У вагона собрались мои родные и знакомые, друзья по курсам, по ИФЛИ, ответственный руководитель ТАСС, работники иностранного отдела. Веселые разговоры вперемежку с деловыми советами заполняли время ожидания отхода поезда.
Мы не успели еще расположиться в маленьком купе, как уже были за пределами столицы. За окнами зеленели наши русские веселые поля и леса, мелькали заросшие ивняком речушки, а около них на пригорках, как ласточкины гнезда, лепились крестьянские избы. На лугах паслись стада коров, овец, свиней. При виде пастухов-мальчишек с кнутом в руках я вспоминал свою деревню, детские годы...
* * *
Проводник поезда объявил о приближении к Негорелое— пограничной станции 1939 года. За ней — территория панской Польши. Нам предложили взять вещи и направиться в таможню.
В таможне чисто и светло. Советские пограничники веселы и разговорчивы. Занимаем очередь для проверки багажа. Посмотрев документы, служащий таможни без особого любопытства смотрит в открытый мною чемодан. Машинально дотрагивается до одного свертка, и движение его руки механически застывает. Развертываем «таинственный сверток». К нашему взаимному смущению, в нем оказались два больших сдобных пирога, которые приготовили для нас дома «на дорогу».
Просмотр вещей иностранцев был более тщательным. Я видел, с каким нежеланием открывала одна из иностранок свою сумку, в которой было нагружено большое количество каких-то безделушек.
На другой стороне пограничной зоны польские таможенники осматривали наши вещи строго, но все обошлось без каких-либо инцидентов.
До отхода поезда в станционном ресторане пообедали. Обслуживал русский белогвардеец, который не ходил, а скользил по паркетному полу.
Через несколько минут мы сидим уже в вагоне польского Поезда. Мысли все более и более начинают забегать вперед, переключаться на остальную часть пути. Природа Польши мало отличалась от русского пейзажа. Однако в глаза бросалась исключительная бедность этой страны. Мелькавшие вблизи от полотна деревушки выглядели мрачными и напоминали иллюстрации журналов, изображавшие «некрасовские деревни». Когда вдали появилась катящаяся по полям коляска польского помещика, передо мной ожили сцены из «Мертвых душ» Гоголя.
До германской границы единственным посторонним спутником, с которым удалось разговаривать, был польский проводник. Он часто подсаживался к нам в купе и много рассказывал о тяжелом положении в Германии, о зверствах, терроре и голоде, повторяя то, о чем сообщали англо-американские агентства. На последней станции перед германской границей, обращаясь ко мне, он сказал: