Муза с интересом посмотрела на него.
— Так вы, господин, добытчик? Надо же! Добыли гречку с мясом? Вы играли на еду? Поэтому столько болельщиков вокруг?
— Точно так! Для всего отделения добыл мясо! Так что со мной не пропадешь в любой ситуации, — усмехнулся он.
— Так ты, бедненький, голодный? Надо было котлеток пожарить! А я вот с соком и веточкой винограда, по-скромному, — посмотрела на свой пакет с гостинцами Муза.
— Ничего страшного. Я рад, что ты зашла даже без мясных деликатесов.
Он пригласил ее в палату, где стояли четыре кровати, две из которых были заняты. Григорий предложил Музе присесть на пустующую койку.
— Что с лицом? — спросила она, почему-то ловя себя на мысли, что ей комфортнее с ним общаться, когда его красивое лицо чуть подпорчено. Она при этом не так смущалась.
— Лицо повреждено, но жить буду, лицевой нерв не задет, — ответил Григорий Георгиевич. — Никаких перекосов и параличей быть не должно.
— Желаю скорее поправиться. Ты на меня точно не сердишься? — не давала покоя Музе совесть.
— Конечно, нет, Муза! Более того! Это я должен перед тобой извиниться и даже сказать спасибо. — Григорий Георгиевич стал очень серьезным.
— За что? — спросила Муза.
— Красивая женщина тебя навещает, — вдруг закряхтел старик на соседней койке.
— Спасибо, дядя Федор, — ответил Григорий Георгиевич и снова обратился к Музе: — Мы когда с женой развелись, я сразу же решил, что дочка со мной останется. Да и девочка этого хотела.
— Странно. Дочка и мама — это же, как правило, не разлей вода? — спросила Муза.
— Это правильно, дите с мамкой должно оставаться, — снова встрял дядя Федор.
— Не в нашем случае. Еще до рождения Вики именно я настоял, чтобы жена сохранила беременность. Она начала шантажировать меня, что сделает аборт, чтобы у нее не испортилась фигура. Я каждый день покупал ей по ювелирному украшению, так сказать, радовал, чтобы она не огорчалась из-за увеличения живота. И чем больше становился живот, тем существеннее должна была быть компенсация за увиденное в зеркале…
— Бабы — стервы, — изрек Федор, но, похоже, Григория Георгиевича не смущало, что их разговор усиленно слушают. Это тоже было одним из больничных развлечений.
— Валенсия Викторовна — не мать. Эта женщина рождена для любви и секса, а еще для высасывания денег из мужчин. Я это поздно понял, — усмехнулся Григорий Георгиевич. — Но дочку свою очень люблю. Я ее словно сам родил! Валенсия сразу же отказалась кормить грудью, да и не могла из-за имплантатов. К ребенку она вообще не подходила. По ночам сидел с ней я, днем — няньки, я должен был работать. Так я продержался в этом, с позволения сказать, браке несколько лет только ради Виктории.