Клонированная любовь: Как две капли (Борисов) - страница 2

Потом моя партнерша ушла курить, и я потащился следом. Мы стояли на холодной лестничной площадке, она затягивалась длинной тонкой сигареткой и о чем-то говорила с подругой. Я не курил и неловко молчал. В те годы я был очень серьезным, неконтактным юношей, погруженным в научные штудии, девушек попросту пугался, и неудивительно, что все их поползновения в мою сторону пропадали втуне. До той самой пьяной ночи…

Все уже знали, что меня берут в армию и что в Афганистане идет война. Подруга внезапно замолчала, и «моя девушка», раздавав в пепельнице — консервной банке окурок, как-то очень обыденно бросила мне: «Ну что, пойдешь?»

И я шел вслед за ней по полутемному общежитскому коридору, следил мутноватым от алкоголя взглядом за светлыми полосками, мельтешащими между подолом платья и голенищами ее сапог, и размышлял, зачем она носит дурацкие сапоги-чулки, так уродски обтягивающие икры. С чего это все девчонки помешались на этой идиотской обуви, так подчеркивающей недостатки женских ног?

Слегка растерялся, когда она остановилась у незнакомой двери, где-то в стороне от дребезжащей магнитофонными звуками танцевальной комнатушки, и стала отпирать ее невесть откуда взявшимся ключом. Шагнул следом — в тусклом свете ночника в глаза бросилась смятая постель, наполовину опорожненная бутылка водки на столе, несколько измазанных маслом корок хлеба. Понял, что не одного меня сегодня провожают в армию. Начал раздеваться, почти как на медкомиссии. «А мы что, не выпьем?» — поинтересовалась «подруга дней моих суровых», и, разливая водку, я отчетливо слышал дребезжание горлышка бутылки о край стакана. Хотела ли она меня?

Только потом, когда все уже было кончено, заметил, что девушка так и не сняла своих сапог, и теперь лежит, запутавшись массивными подошвами-платформами в скомканной простыне, и впившаяся в кожу верхняя кромка голенищ лишь подчеркивает мосластость некрасиво выпирающих коленок…

После армии в институт я так и не вернулся. Пока служил, родители разошлись; отец привел в дом молодую женщину, мать уехала к родне в Свердловск. Туда я и рванул прямо из Ташкента, сразу после дембеля. Собирался вернуться домой оканчивать институт, но, сидя в аэропорту в ожидании самолета, познакомился с какими-то мужиками и записался чернорабочим в шабашную бригаду, отправляющуюся куда-то под Уренгой.

С тех пор миновало более двадцати лет. Север меня захватил. Я остался. Шатался с геологами по тундре и тайге, работал на полярной станции, участвовал в нескольких арктических экспедициях. Поступил учиться заочно на биофак, жил бурно, полнокровно, интересно, напряженно. Но все хорошее когда-то кончается. Звезд с неба схватить не сумел, а в качестве трудяги-коняги пришла пора дать дорогу молодым. Что делать: для полярника сорок лет — пенсионный возраст, приходится возвращаться в обычную, обыденную жизнь — как возвращается на берег выброшенный штормом баркас — потрепанный, с разбитыми бортами, снесенной мачтой, хлюпающей в трюме водой. Без надежд, без будущего…