С чего же начать?.. Представьте себе город куда больший, чем Тель-Авив, город, в котором очень чисто, где люди на улицах не толкают друг друга. И тем не менее все там кажется громадным и все заняты делом. На улицах, которые освещаются ярким светом неоновых ламп, тысячи машин. Авнер никогда не видел такого количества машин сразу. Почти, как в Америке. И нигде не видно незаконченных построек, битого кирпича, навороченных курганов земли, не засыпанных канав с положенными поперек досками.
А потом случилось невероятное. Не прошло и недели с их приезда во Франкфурт, как дед подарил ему транзистор. Авнер, разумеется, знал об их существовании, он даже видел их рекламу в американском журнале, но представить себе, что ему, Авнеру, вот так, просто, как будто это какое-нибудь яблоко, подарят транзистор, — он не мог. В Израиле на такой подарок мог рассчитывать разве что Бен-Гурион.
Но все-таки самым большим чудом Франкфурта был воздух.
Когда многие годы спустя Авнер вспоминал Франкфурт, он всегда с особым значением произносил это слово. Он не имел в виду климат. Израильский климат нравился Авнеру — много солнца, голубое небо. Он любил пляжи в Ашдоде, хотя плавать научился только в армии. Само собой, он предпочитал тепло холоду. Так что не в климате было дело.
Воздух во Франкфурте казался Авнеру живительным, чистым и здоровым. Он действовал успокаивающе. Может быть, в этом воздухе просто не было чего-то гнетущего, подавляющего, не было угрозы, которая всегда носилась в воздухе Израиля. И сырым он не был, этот воздух. Позднее он обнаружил, что так было не только во Франкфурте. Так было и в других городах на севере Европы — в Амстердаме, в Париже, в Лондоне. И в Америке.
— Ты рад, что мы здесь? — спросил его отец примерно через неделю после приезда. — Нравится тебе Франкфурт?
— Очень.
Отец рассмеялся, но мать, как ему показалось, восприняла это иначе.
Однажды, без всякого предупреждения и более жестко, чем обычно, она сказала Авнеру:
— Не забывай, что все эти люди, которых ты видишь здесь на улицах и которые тебе так нравятся, пытались убить семью твоего отца и мою семью.
— Оставь это, — сказал отец.
— Я просто хочу предупредить его.
Но предупреждать Авнера было не нужно. В Реховоте, в школе, где он учился, и дня не проходило без урока о Катастрофе. Во всяком случае так ему казалось. И все же он любил Франкфурт, так же как впоследствии полюбил и другие европейские города.
В день их предполагаемого отъезда в Израиль произошло нечто, что показалось Авнеру знамением судьбы. Ничтожное само по себе, это событие сыграло, можно сказать, решающую роль в его жизни.