Слушая ее, Авнер все больше недоумевал, хотя его вовсе не смущало то, о чем она говорила. В ее эмоциональной, сильной речи каждое слово было ему понятно. Это была история евреев. Она говорила о том, что вновь, как и прежде, на евреев совершаются нападения, их убивают. Везде. Только потому, что евреи хотят иметь свой дом. Она говорила о ни в чем не повинных пассажирах и экипажах самолетов, погибших в Афинах, в Цюрихе, в аэропорту Лод. Сегодня в Германии, точно так же как тридцать лет назад, евреев связали, одели им повязки на глаза и уничтожили, а весь мир в это время был занят игрой в волейбол. Играли духовые оркестры. Пылали Олимпийские факелы. И все это тогда, когда евреи были погружены в глубокий траур. Евреи одиноки в этом мире. И так было всегда. В лучшем случае мир откликался на горе и беды евреев несколькими возгласами сочувствия. Никто за них не вступался. Защищать себя евреи должны сами.
Государство Израиль было создано для спасения евреев, продолжала Голда Меир, для защиты их от врагов. Оно должно служить евреям всего мира убежищем, местом, где евреи смогут жить в безопасности. Но, вступив в борьбу за свой дом, Израиль не нарушил этических принципов, не опустился до морального уровня своих врагов. Защищая своих детей, Израиль проповедовал сдержанность. Он стремился не пятнать своих рук кровью. Спасая свой народ, Израиль соблюдал нормы поведения, принятые в цивилизованном мире, избегая излишней жестокости, не подвергая опасности даже жизнь случайного человека. Израиль был единственной страной, которая не применяла смертную казнь даже к террористам, саботажникам и шпионам[22]. Она, Голда Меир, со своей стороны, всегда спорила с теми, кто пытался изменить это положение. Она пользовалась своим правом вето на любой план, который мог бы нарушить хотя бы одну из нравственных заповедей.
И тут премьер-министр первый раз посмотрела прямо на Авнера.
— Я хочу, чтобы вы знали, — сказала она, — это решение принято мною. И ответственность я полностью беру на себя. — Она поднялась. — Это мое решение, — повторила она. — Теперь вы можете все обсудить, — закончила Голда Меир и направилась в другую комнату.
Авнер был потрясен.
Все, что касалось Израиля и истории еврейского народа, все, о чем говорила Голда Меир, с точки зрения Авнера, было непререкаемой истиной. Но почему, почему она сочла нужным говорить об этом с ним? Или с Шароном и с генералом Замиром? Почему возглавляющий Мосад генерал счел нужным привезти Авнера в Иерусалим, в дом Голды Меир? Чтобы он услышал от нее то, что всем в Израиле было хорошо известно? А решение? О каком решении шла речь? Что именно должны были они обсуждать?