И Вите вдруг стало противно. Сначала ему был противен только хруст, который издавала Валя, потом он увидел коронки на ее передних зубах, и его стало тошнить.
А Тужуркина всё подливала и подливала себе водки, и ее толстое лицо становилось всё краснее и краснее.
— Давай, Розенфельд, хотя бы Михеича помянем, — сказала она. — Ведь он тебя физике учил. А теперь ты сам — физик. Кем бы ты был без Михеича, а? Отвечай!
Водка давала о себе знать. В глазах у Вали засверкали пьяные огоньки, язык стал заплетаться.
— Отвечай, ученый. В говне моченый. Ты уважаешь Михеича или нет?
— Конечно, уважаю, — ответил Розенфельд и стал думать о том, как бы поскорее убежать отсюда.
— Ну, тогда выпей. Он же хороший был. И не виноват, что у него на старых баб не стоял. Ему подавай молоденьких.
Валя по-дурацки засмеялась.
— Ты помнишь, как мы с тобой тогда, в пионерской комнате, а?
— Ну, как не помнить…
— Так, может, вспомянем старое? Или ты разлюбил меня за эти годы?
— Нет, Валя, — ответил Розенфельд. — Был такой ученый, Гераклит. Жил он в городе Эфесе.
— Опять ты про своих ученых, скучный какой…
— Послушай меня. Так вот Гераклит Эфесский сказал: «Нельзя войти в одну и ту же реку дважды».
— Ясно. Стало быть, отказываешься от дамы. Что ж, хорошо. Иди, парень. Свободен!
— Ну, я пойду, — с надеждой в голосе пробормотал Витя.
— Да что ты, маленький! Я же пошутила, — улыбнулась Валя. — Да и вообще, отвыкла я от мужиков.…Умер вот Михеич, скучаю я. Он один и любил меня. А другие-то что… Скоты. Одно слово — скоты. Но если не выпьешь за Михеича, убью. Топором тебе башку раскрою, семя жидовское…
Розенфельд увидел, что глаза у Тужуркиной наливаются кровью и почувствовал дрожь во всем теле.
— Вы…вы… выпью, выпью, Валя, — сказал он, заикаясь. Он всегда начинал заикаться при волнении.
— Давай, Виктор Гюго, — Валентина налила ему водку в алюминиевую кружку. — Что, брезгуешь? Пей тогда из моей, с Ленинградом! У нас с Михеичем больше посуды нет. Вдвоем живем.
Виктор с радостью увидал, что водка кончилась, и быстро, как Валя, опрокинул свою кружку.
Спирт быстро ударил в голову, и он почувствовал себя как на карусели.
— Что, в головку ударило? А ты огурчиком закуси. У меня еще помидоры остались, с рынка. Наш армяшка всем торгует…
Розенфельд оказался не прав. Как только они выпили, на столе возникла еще одна, совершенно целая бутылка.
И тут в душе Вити произошел какой-то перелом. Ему вдруг захотелось напиться, забыть обо всем, погрузиться в сладкий сон.
Он помнил, как Валя подливала и подливала водку в его кружку, как он потом еле дошел до туалета, как его вырвало чем-то желтым, наверное, желчью.