— При каких же именно? — спрашивает прокурор, быстро поднимая палец.
— Под ураганным огнем.
Палец прячется. Вилли удовлетворенно хмыкает. Прокурор бросает на него свирепый взгляд.
— Он, стало быть, был спокоен? — переспрашивает председатель.
— Так же спокоен, как сейчас, — со злостью говорю я. — Разве вы не видите, что при всем его внешнем спокойствии в нем все кипит и бурлит. Ведь он был солдатом! Он научился в критические моменты не метаться и не воздевать в отчаянии руки к небу. Кстати сказать, вряд ли они тогда уцелели бы у него.
Защитник что-то записывает. Председатель с минуту смотрит на меня.
— Но почему надо было так вот сразу и стрелять? — спрашивает он. — Не вижу ничего страшного в том, что девушка разок пошла в кафе с другим знакомым.
— А для него это было страшнее пули в живот, — говорю я.
— Почему?
— Потому что у него ничего не было на свете, кроме этой девушки.
— Но ведь у него есть мать, — вмешивается прокурор.
— На матери он жениться не может, — возражаю я.
— А почему непременно жениться? — говорит председатель. — Разве для женитьбы он не слишком молод?
— Его не сочли слишком молодым, когда посылали на фронт, — парирую я. — А жениться он хотел потому, что после войны он не мог найти себя, потому что он боялся самого себя и своих воспоминаний, потому что он искал какой-нибудь опоры. Этой опорой и была для него девушка.
Председатель обращается к Альберту:
— Подсудимый, не желаете ли вы наконец высказаться? Верно ли то, что говорит свидетель?
Альберт колеблется. Вилли и я пожираем его глазами.
— Да, — нехотя говорит он.
— Не скажете ли вы нам также, зачем вы носили при себе револьвер?
Альберт молчит.
— Револьвер всегда при нем, — говорю я.
— Всегда? — переспрашивает председатель.
— Ну да, — говорю я, — так же как носовой платок и часы.
Председатель смотрит на меня с удивлением:
— Револьвер и носовой платок как будто не одно и то же?
— Верно, — говорю я. — Без носового платка он легко мог обойтись. Кстати, платка часто у него и вовсе не было.
— А револьвер…
— Спас ему разок-другой жизнь, — перебиваю я. — Вот уже три года, как он с ним не расстается. Это уже фронтовая привычка.
— Но теперь-то револьвер ему не нужен. Ведь сейчас-то мир.
Я пожимаю плечами:
— До нашего сознания это как-то еще не дошло.
Председатель опять обращается к Альберту:
— Подсудимый, не желаете ли вы наконец облегчить свою совесть? Вы не раскаиваетесь в своем поступке?
— Нет, — глухо отвечает Альберт.
Наступает тишина. Присяжные настораживаются. Прокурор всем корпусом подается вперед. У Вилли такой вид, точно он сейчас бросится на Альберта. Я тоже с отчаянием смотрю на него.