Никем не охраняемые и пустынные, с настежь раскрытыми или выломанными дверьми — они производили жуткое впечатление, рисуя воображение картины поспешного бегства их обитателей в дни революции и отступления белых, с которыми многие ушли.
Помню, как, проходя в одном из таких домов анфиладой комнат, с выбитыми в окнах стеклами, но сохранившейся настенной живописью и шелковой обивкой мебели, я наткнулась на лежавшую на полу мужскую окровавленную сорочку, рядом с которой валялся совершенно новый, разорванный цилиндр.
Что могло означать это загадочное соединение?.. Свидетельницами какой драмы являлись эти вещи и стены?..
Не найдя ничего подходящего бесплатно, я наняла у одного из уцелевших жителей за два пуда хлеба и пуд муки небольшой особняк.
В Павловском вокзале в этом году возобновились концерты, устраивались балетные, а иногда и литературные вечера.
Но какой убогий вид являл теперь этот, некогда ослеплявший блеском мундиров и туалетов, перевидавший знаменитейших исполнителей (включая Штрауса) зал. Наполнявшие его по профсоюзным билетам рабочие, красноармейцы и коммунистическое начальство в кожаных куртках и френчах охотнее всего смотрели балет и слушали пение. К музыке — хотя репертуар сообразовался с аудиторией — относились много сдержаннее, а на литературных вечерах откровенно дремали.
В общем, по сравнению с 1918–1919 годами жизнь стала как будто налаживаться, железнодорожное движение несколько улучшилось, вследствие чего стало легче добывать у спекулянтов и продукты.
Спекулировали в те дни все; ажиотаж спекуляции захватывал даже тех, кто не имел особенной надобности заниматься ею.
В Павловске этим промышляли низшие железнодорожные служащие, получавшие так называемые провизионки[51] и ездившие за продуктами на близкую к Павловску границу Латвии.
Не посещая вследствие каникул балетной школы и Экспедиции, где у меня не было дела, и не устраивая летом литературных собраний, так как никто из писателей не имел денег на проезд в Павловск, я очень тосковала. Не раз, провожая взглядом идущие мимо моей дачи поезда, я летела думами к свободным странам, представляя их в этот момент в связи с творящимся вокруг и за отсутствием прессы в идеализированном виде.
Это привело к тому, что мелькавшая у меня до сих пор отвлеченно мысль покинуть Россию стала принимать реальные формы.
Но как осуществить ее, когда границы для советских граждан закрыты, а смельчаки, отважившиеся в эти дни просить разрешения на выезд из СССР, не заезжали дальше Гороховой, 2[52]. «Уехать можно, только приняв иностранное подданство», — говорили одни. Другие советовали лучше бежать при содействии контрабандистов, занимавшихся тогда переправой беглецов через границу, или специализировавшихся на этом проводников.