— Да не нужны мне крысы, господи боже мой!
Женщина презрительно выпячивает губы и смотрит сквозь тебя, как будто ты превратился в стеклянное изваяние.
А мотыльщик как сквозь землю провалился — нет его. Вот тут стоял со своей коробкой, а теперь на его месте какой-то парень торгует каретрой, рыбьим этим кормом, который зеленовато-серой массой лежит на влажной тряпице. Объясняет кому-то, как надо сохранять каретру: во влажной тряпочке, в холодильнике. Корм хороший, живучий. Кто они, эти каретры? Личинки какие-нибудь или сами по себе живут? Прозрачные, величиной с крупного мотыля, недвижимо висят они в воде, похожие на каких-то двуголовых водяных тянитолкаев, но стоит приблизиться рыбке, как ленивая каретра, вдруг превращаясь в туго скрученную пружину, исчезает и снова лениво растягивается в теплой воде в относительной безопасности. А рыбка с нескрываемым удивлением оглядывает место, где только что была каретра, и, обескураженная, продолжает поиски, пока снова не увидит свою жертву, обреченную в конце концов на съедение. Ничего не поделаешь — корм есть корм.
А мотыльщик, видимо, ушел. Хороший у него был мотыль, крупный и очень живой, чистый, яркий. Теперь уж не до жиру, хоть какого-нибудь купить. Там, где торгуют кормом, только трубочник да мелкий кормовой мотыль. Вот тебе и погулял, отвел душу! Без мотыля остался, черт побери. Неужели ни у кого нет?
Трубочник лежит в белом эмалированном противне, похожий на обветренную, протухшую лепеху мясного фарша, залитую водой. Торгуют им, видимо, муж с женой. Муж отщипывает порцию корма, кладет в маленькую коробочку, сделанную из тонкого алюминия, переспрашивает:
— Вам на сорок копеек или на двадцать?
Сбрасывает, если переложил, берет коробочку совсем крохотную, двадцатикопеечную, перекладывает в аккуратно свернутый из книжной странички кулек, протягивает покупателю, получает деньги и снова спрашивает:
— Вам?
Жена его, в брезентовом плаще, надетом поверх зимнего пальто, крутит кулечки озябшими руками, каким-то особенным способом заворачивая нижний, острый угол кулька, кладет их рядком, чтобы мужу удобно было брать. Работают молча, не отвлекаясь, как на конвейере: торговля нынче идет хорошо — трубочника в этот день привезли на рынок мало, и возле них скопилась очередь. Женщина рвет страницы из старого учебника, крутит кульки. Времени не хватает даже на то, чтобы поправить выбившуюся из-под лисьей шапки прядку светлых, ухоженных волос, откидывает ее рукавом груботканого, выгоревшего, выцветшего до белесости зеленого плаща.
Если ты не впервые на Птичьем, много знакомых лиц увидишь: этот рыбками всегда торгует, тот растениями… С иными поздороваться хочется, как со старым знакомым. Но тут что-то другое, из другой какой-то жизни, в которую не хочется верить, глядя на обветренное, загоревшее под мартовским солнцем, но все еще красивое лицо. Не может этого быть!