Тело отдыхает и нежится на песчаном пляже или в прохладной воде, а душа томится в проклятом нетерпении. Словно бы пришел человек в театр, предвкушая слезы и душевные муки, замер в ожидании, глядя на медленно разводимый занавес, уставился на искусно сделанную декорацию, освещенную цветными прожекторами… А актеры так и не вышли на сцену — действие не началось.
Что-то похожее происходит теперь и на берегах Неволенки: зрителей много, а лицедеев нет.
Стоит кому-нибудь поймать щуку на озере, все сбегаются смотреть, какая она. Ахают, охают, восторгаются, глядя на перламутровое ее тело, на зубастую пасть, на злые остекленелые глаза, и разбегаются в возбуждении, долго помня эту мертвую щуку и рассказывая об удачливом рыбаке как о легендарной какой-то личности.
Вася Мухарёв посмеивается над любопытными, щурит глазки, отмахивается от рассказов, как от комаров.
— Это разве улов? Тут знаешь что раньше было! Тут этой рыбы — гибель было! Эти вот… с ружьями, под водой которые плавают с ружьями… Бывало, идет после своей охоты, еле-еле тащит рыбу. Язей вот таких! Щук! Окуней! Килограммов двадцать тащит рыбы! Переловили, перебили всю рыбу, а теперь-то, конечно, удивительно: щуку поймали. Эх, люди, люди!
Вспоминает, как испугался первый раз, когда увидел на утренней заре какого-то странного человека, не то обтянутого черной кожей, не то голого, который шел по берегу Неволенки, таща по росистой траве рыбу на длинном кукане.
— Это есть кино-то такое, про этого, который с жабрами-то, — весело говорит Вася. — Я и подумал, что это он! Ласты свои и очки несет. Улыбается мне, а я, веришь ты, чуть ли не это самое… с перепугу. Потом-то я понял, конечно. Их потом много тут стало приезжать. Это такой костюм, конечно, на них. А я сначала подумал, что в коже какой-то. Баба местная увидела бы так вот, как я, один на один, умерла бы, свалилась бы — и конец. Как будто не люди.
Ранней весной, пока еще не начался туристский сезон, когда пустынно и безлюдно вокруг, автобус привозит работников базы: электрика, кастеляншу и Васю Мухарёва, который тут как бы исполняет роль всех их, вместе взятых, — он и домики подправляет, он и на пирсе топором стучит, он и лодки красит, конопатя сначала щели и обмазывая их черной горячей смолой. Всем он тут вроде бы заведует, все его знают и даже побаиваются или, во всяком случае, стараются не портить хороших отношений с ним.
Автобус, разгрузившись, разворачивается и уезжает назад. А они остаются втроем готовить базу к приему туристов. Дел всяких по горло! Там, глядишь, стекло кто-то выбил, там крылечко подгнило и покосилось. Сторож — старик из деревни — греется в валенках на весеннем солнце, радуется людям. В сторожке у него тепло и душно пахнет вареной едой.