Всегда существовали легенды о победах над минотаврами, драконами или какими-нибудь другими грозными силами природы. У нас такая мягкая, ранимая кожа, мы так уязвимы в этом мире. Древние люди боялись грома; в чертогах, озаряемых молниями, расхаживали боги, которых людям надо было или ублажить, или победить. Во время охоты люди, как правило, сталкивались со зверем лицом к лицу. Женщина верхом на лошади попеременно то управляет, то подчиняется той части своей природы, которая представляет собой дикого, храпящего, мощного, с развевающейся гривой зверя, строптивого и прекрасного. Никто не понимал этого лучше Дэвида Герберта Лоуренса. В рассказе «Сент-Мор», новелле о женщинах и лошадях, главная героиня околдована жеребцом, прекрасным и норовистым. Собираясь купить его, она думает о том мире, который он представляет:
Он из другого мира – древнего и могучего. В том мире лошадь была быстрой, неистовой и превосходной, непокоренной и непревзойденной… Пожалуй, было нечто странное, варварское и восторженное в необузданной, темной воле, лишенной эмоций или личных переживаний… Он был таким сильным и таким опасным. Но в его темном глазу, когда он смотрел, в этом глазу с затуманенным карим зрачком – облаком среди темного огня, – таился другой мир, за пределами нашего; в нем сияла темная сила, и в этом пламени была другая, особая, мудрость. Она знала это наверняка: когда конь прижимал уши, скалил зубы и его огромные глаза на гладкой лошадиной морде метались, словно выходя из орбит, – она видела в его страшных глазах сонмы демонов.
Меня до сих пор зачаровывает дисциплинированность и осторожность лошади, ее строптивое недовольство при каждом повороте, изысканная, чувственная игра мышц, грациозная сила. И это стало мне особенно очевидно в один холодный зимний день, несколько лет назад, когда я ехала без седла на кобыле по кличке Аппалуза, быстро пуская ее рысью на крутых поворотах, и я впервые сидела на лошади по-настоящему крепко, не скользя и не покачиваясь. Мои ноги сжимали ее брюхо, как подпруга, и, когда она шла иноходью, ее сердце билось у моих коленей. Я сидела уверенно, прислушиваясь к равномерному – цок-цок-цок – стуку ее копыт и контрапункту – тук-тук-тук – ее сердца. Зачарованная этим нежным биением, став его частью, я словно парила, как мелодия, над этим синкопированным ритмом. От ее груди и шеи поднимался приятный плотный пар. Когда я слегка надавила ногой на ее брюхо, она сменила ритм бега, и мне стало так хорошо при виде ее работающих лопаток; мне были приятны влажный запах разгоряченной гривы, ритмическое покачивание ее головы. Мои ноги покалывало от вибрации – и ее, и моей. Обезумев от радости, я, как была, без седла, перескочила на лошади через несколько невысоких заборов, хватаясь за ее шкуру, от которой шел пар, когда мы преодолевали препятствие за препятствием. На мгновение, в промежутке между двумя столбами, мы отрывались от земли и сквозь скудный зимний свет летели к солнцу, которое в конце долины, на горизонте, разливалось горячим желтым потоком. Когда мои ноги словно слились с ее телом, мы взлетели над забором, как над пеленой тумана, под которым лежал мир людей. За эти несколько секунд я почувствовала себя, до дрожи в сердце, частью природы и, возликовав в восторге от скорости и солнечного света, – частью древнего как мир экстаза Земли. Жизнь, пронизывая меня, растекалась по моим жилам подобно тому, как ветер со свистом налетал на зимние деревья. Огромные, маслянисто-черные вороны каркали нам вслед, словно кашляли в тумане. А потом над холмами начала разливаться ночь, как огромная струя черных чернил, вымарывая все цивилизованное и безопасное.