Мы видим его пасущимся на лугу: животное – как некий утраченный вариант тех существ, какими мы были или есть сейчас. Мы не знаем нашего будущего. Такие животные, как альбатросы или дельфины, всегда казались нам предвестниками, исполненными пророческой магии. Казалось, что они способны дать нам то дружеское тепло, о котором мы мечтаем, но почему-то не можем дать его друг другу, как противоядие нашему ужасному одиночеству в наших алебастровых городах. Нам хотелось бы, чтобы животные связывали нас с нашим первобытным прошлым. Мы смотрим на них и знаем, что они обитают где-то посреди между нашим миром и тем, из которого мы пришли. Мы заполнили наши мифы и наши дома образами и изображениями животных, сопровождающих нас на протяжении всей жизни; первые игрушки, которые мы даем нашим детям еще в колыбели, имеют вид животных. В волшебных сказках женщины иногда выходят за них замуж. Китайцы пользовались ими как знаками зодиака, чтобы вести подсчет времени. Мы понимаем, как соответствуют животные устройству мира природы. Что же касается нас, то мы не настолько уверены, кто мы такие и откуда пришли, и еще меньше понимаем, какими мы хотим стать.
Когда мы удерживаем взгляд дикого животного, оно думает, что мы хотим так или иначе сбить его с толку, чтобы или уничтожить его, или с ним пообщаться. И неудивительно, что оно может или напасть на нас, или броситься наутек. Чтобы подкрасться к пасущемуся оленю, лучше всего не встречаться с ним взглядом, но делать вид, что ты лениво прогуливаешься в лучах мягкого утреннего солнца, в то же время незаметно подходя к нему все ближе и ближе. Если вы будете удерживать взгляд зверя слишком долго, он подумает, что вы чего-то от него ждете. Ему станет не по себе, он будет беспокойно стрелять глазами, а потом убежит. Мы привыкли заводить, для компании, кошек и собак – теплокровных, привязчивых существ, готовых встречаться с человеком глазами. Они помогают нам преодолевать ту нейтральную территорию, которая лежит между нами и природой, между обезьяноподобным состоянием и цивилизацией. И мы, разумеется, до сих пор обезьяны. И природа все еще остается дикой. Мы пытаемся одолеть ее с помощью объектива телекамеры или интеллекта, но, чем глубже мы проникаем в ее владения, тем больше убеждаемся, насколько они обширны. Мы мечтаем слиться с природой, но одновременно стараемся удерживать ее на расстоянии вытянутой руки.
Неизбежность вторжения природы вызывает у нас тревогу. Нас пугают и сорняки на газоне, и бактерии повсюду. Мы пытаемся все это уничтожить и содержать дом в «здоровой» чистоте и опрятности. И одновременно с не меньшей одержимостью мы заполняем наши дома растениями в горшках – но моем полы жидкостями с запахом сосны. Что может быть противоречивей? Мы возводим стены, чтобы отгородиться от природных стихий, и оснащаем наши дома печами, светильниками и кондиционерами воздуха, так что нас вечно или что-то обдувает, или поджаривает. Чтобы обезопасить себя от диких животных, мы строим изгороди и ставим ловушки. Нас пугают даже сурки и еноты. Безвредный уж, оказавшийся в доме, вызывает панику. Нашествие муравьев или комаров заставляет нас развязать химическую войну. Но где-то в глубинах памяти хранится воспоминание о том, что когда-то мы жили среди животных. Мы были покрыты такой же шерстью, слышали такие же крики, так же неистовствовали. Их путь – это и наш путь. Мы берем себе в дом животных, но даже если сидящая на тахте кошка не выглядит и не пахнет в точности как львица, отдыхающая в норе после водопоя, все равно это близкие родственницы. Мы ограждаем себя от стихий, боремся с запахами – и точно так же укрощаем животных и делаем их аккуратненькими, надевая на них поводки или помещая их в зоопарки. Мы проецируем на них наши ценности, ставим перед ними тарелочки, чтобы они из них ели, надеваем на них свитера и ошейники, осыпанные искусственными бриллиантами, и хотим, чтобы они «хорошо себя вели».