— Легче мне не будет, — с усмешкой сказал Балакин. — А вас как все же величать прикажете?
— Еще раз прошу, Брысь, не будь клоуном. Зовут меня Анатолий Иванович.
Балакин упер локти в колени, обхватил голову.
— Записывать будешь?
— Я тебя не допрашиваю.
— Ну тогда с чего начнем?
— У тебя же все в одной завязке. Из клубка две нитки торчат. Хочешь — с Эсбэ, хочешь — с кассы. — Серегин помолчал и добавил совсем другим голосом, сам удивляясь своему волнению: — Ты ж смотри, как сошлось… Ты нам с Эсбэ татуировку делал, в Испанию бежали…
— Брось, Серьга. Черепашки — это для ваших… как их называют-то?.. Для романтиков. А я не про то…
Серегин чувствовал, что невпопад говорит он с Брысем, и взволновался не к месту, но притворяться не мог. Он сказал:
— В общем, учти, я про тебя много знаю. Я, например, с Ольгой Шальневой говорил.
При этих словах Балакин словно окаменел. Серегин заметил лишь, как дернулись его пальцы, зарытые в густые еще, темные с проседью волосы. Потом он распрямился, пристально поглядел в глаза Серегину.
— Давно видел? — Голос у него стал совсем тихий.
Серегин прикинул.
— Месяц назад.
— И Эсбэ видел? — Вопрос звучал нащупывающе, в нем крылся второй смысл — о времени и месте. Серегин уловил это и ответил так, чтобы стало ясно и невысказанное:
— Там же, где и ты. В больнице.
— Значит, не повидал он Ольгу?
Спросив так, Балакин шагнул сразу через много ступенек, и теперь обоим было понятно, что петлять и хитрить дальше ни к чему. Оставалось одно: вернуться назад и пройти по всей лесенке, не пропуская ни одной ступеньки.
— Не доехал, — сказал Серегин.
Балакин зло прищурился.
— Чистый сработал… Слыхал про Чистого?
— Как же.
— Взяли его?
На этот вопрос по правилам отвечать бы не полагалось, но у них шло уже не по правилам.
— Пока не взяли, — сказал Серегин.
— Ну лады, Серьга, колюсь я. Ты прав, тут мне край.
Серегин промолчал. Что ему было говорить? Не спугнуть бы того, что зрело в Балакине.
— Так с чего начнем? — спросил Балакин.
— Давай с совхозной кассы.
— Это, Серьга, ближе к концу… Ты вот про Испанию помнишь, потому как черепашку на руке носишь. Полиняла черепашка, а у меня тут, — Балакин положил ладонь на сердце, — у меня вот тут одна метка сидит, не выцветает, не тушью сделано… Ты женатый?
— Дед уже.
— Вот видишь, а меня если какой молокосос старым хреном любя назовет — и тому рад…
— Ты ж не старый — сам говорил.
— Хорохоримся, Серьга. — И без всякого перехода Балакин спросил охрипшим вдруг голосом: — Тебе Ольга много рассказывала?
— Про тебя разговор был. Как чуть не поженились в пятьдесят седьмом.