Солдаты, слушавшие его, переглянулись, и тот, что был с усами, спросил:
— Слушай, война, ты давно в полку?
— С нынешнего дня, а что?
Солдаты расхохотались.
— А то, — сказал усатый, — этот самый мужик в нашем полку второй год, а в нашей роте с лета парторгом. Хотя мы тут почти все беспартийные. Пока только комсомольцы…
Шальнев уставился на парторга. Тот заметил его, оставил ребят и подошел.
— Ну что, парень, держаться возле тебя или не надо?
Шальнев, глядя на носки своих сапог, ответил:
— Пожалуй, больше не надо.
И он подумал, что, наверное, у парторга в детстве был такой же случай, как у него, когда он с приятелями заблудился в лесу…
Следователь Степанов, которому Басков передал Чистого и Брыся, сказал полушутя-полусерьезно:
— Всех переловил, радоваться надо, а ты что-то, брат, невесел.
— Всех не переловишь, — механически отшутился Басков, а сам подумал, что Степанов угадал: невесело.
У Баскова были дела и пострашнее, и видел он негодяев омерзительнее Чистого, и истинно благородных людей, так же не приспособленных к жизни, как Игорь Андреевич Шальнев, но умевших постоять за себя в трудную минуту.
Он трезво сознавал специфику своей работы: сыщик на то и сыщик, чтобы ходить по стопам преступников и ощущать их смрадное дыхание. Но он не переносил пороки и вожделения своих подопечных противников на все человечество.
Распутывая дело Брыся — Чистого, он прикоснулся к вещам, о которых прежде не ведал, и это хоть немного, но все же обогатило его опыт. Он подружился с полковником Серегиным, которого глубоко уважал, и ему блеснул издалека свет простой души — няньки Матрены, отраженный памятью знавших ее.
Так отчего же невесело ему?
Устал, конечно, в отпуск пора. Но это, так сказать, обычная годовая цикличность. Нет, не в том причина…
Басков не принадлежал к числу тех, кто, рассмеявшись, тут же себя суеверно одергивает: «Ох, не к добру, не было б беды». Зато, когда ему было безмотивно тоскливо, он непременно доискивался до мотива и всегда его находил. А сейчас не получалось…
Может, жалость заговорила в нем — жалость к Шальневу, к его изломанной судьбе? Отчасти. Но Шальнев и сам повинен в том, что с ним приключилось, не надо быть таким размазней в пятьдесят с лишним лет.
Может, горчит осадок, оставшийся в сердце от общения с не преступившими закона, но не менее несимпатичными Баскову, чем преступники, личностями — Зыковым и Ниной Матвеевной Мучниковой? Опять-таки отчасти.
«Не мудри, — сказал себе Басков. — Жизнь есть жизнь. И не всегда тебе должно быть весело».