«А теперь ты будешь смеяться, девочка».
В это мгновение саксофон умолк, как и мотор, и операционная растаяла в плотной, гнетущей темноте.
Когда я попыталась ухватить ртом воздух, ничего не вышло, что сильно меня напугало, поскольку нос-то дышал хорошо и я ощущала резкий запах роз. Так вот оно что – у меня между зубами что-то есть, какая-то продолговатая и тонкая резинка, и, если ее пожевать, она тоже отдает розами. Это не так уж и плохо, но все-таки хочется дышать нормально.
Внезапно я поняла, что все это не сон: я не могла двигаться, говорить и хоть что-то видеть, и я задыхалась. Если сложить все эти ощущения, то в результате получалось – «паника». Однако на тренингах я усвоила, что нужно оценивать каждое ощущение по отдельности, не создавая из них высшую математику ужаса, которая запросто тебя раздавит.
В принципе, задохнуться я не могла. Если дышать через нос, не пытаясь глотать воздух ртом, то его вполне хватит. Так что нос относился к тем немногочисленным органам, которые функционировали нормально. Другим таким органом были уши – то, что я слышала, наводило на мысль, что кто-то открыл окно, хотя звук долетал до меня приглушенно, словно я была завернута в вату. Проезжающие мимо машины. Голоса. Резкий, командный тон:
– Будьте добры, предъявите… на машину и ваши права, пожалуйста…
Я не пыталась вспомнить, что со мной произошло, потому как рано или поздно, но я все равно это сделаю, а единственное, чего можно добиться, упорствуя в припоминании, – это расстроиться. Вместо этого я сфокусировалась на том, что снаружи, чтобы проанализировать ситуацию, как меня и учили. «Вы можете сидеть в скорлупе грецкого ореха, – говорил нам Женс, – и при этом чувствовать себя повелителем безграничного пространства: вспоминайте Гамлета, Гамлета, всегда – Гамлета».
Я, конечно, была жива, но такой жизни не позавидуешь. Лежала я на боку на чем-то твердом, руки заведены назад, запястья связаны за спиной чем-то похожим на резиновый жгут, и он идет дальше, до самых лодыжек. А поскольку ноги у меня сильнее, чем руки, то они тянут резинку на себя, заставляя болезненно выгибаться дугой. На лице я чувствовала повязку, во рту – кляп. Он представлял собой двойной резиновый жгут, соединенный на затылке с центральной, расширявшейся частью, а мой язык пихала внутрь какая-то круглая штуковина. Но я могла кусать ее, и я это делала. Мне удалось застонать, но звук глушился намотанным поверх кляпа широким скотчем, из-за которого к тому же саднило щеки. Повязка полностью закрывала глаза и, казалось, крепилась не узлом, а липучкой – она несколько раз обматывала голову и застегивалась где-то на носу.