– Мои соболезнования по поводу пальца, – заявил Наблюдатель, вновь накладывая на рану повязку. – Я отругал Пабло, но ведь нужно принять во внимание, что ты пыталась его завербовать, так ведь? Это с твоей стороны был неудачный ход. Ну ладно, кровь уже не идет. И я наложил на рану мазь, чтобы бинт не прилипал. Больно?
Я не ответила. Только смотрела на него, хлопая ресницами.
Он склонился еще ниже. Его дыхание – мне в лицо – пахло кофе.
– Скажи, что ты со мной сделала. Только это, всего лишь это, и я убью тебя прямо сейчас, клянусь.
Сквозь свои веревки я процедила ругательство.
Он не выказал ни удивления, ни злобы. И легонько похлопал меня по плечу.
– Я могу причинить тебе гораздо больше страданий, чем ты способна вообразить, – любезно сообщил он. – Таких, что ты поверишь в то, что я – Господь Бог, и будешь умолять меня остановиться. Будешь мечтать о смерти, как об оргазме, и отправишься на тот свет, хорошо запомнив все, что я сделал. А когда перевоплотишься, то каждый день в новой жизни тебе будет сниться то, что ты испытаешь сейчас, и просыпаться ты будешь от собственного крика. Твои будущие жизни окажутся ввергнуты в безумие тем адом, через который пройдешь здесь и сейчас, начиная с этого самого момента…
Говорил он так, словно все это уже сделал. Типичные интонации психа – такое мне уже приходилось слышать. В театре ужасов его разума все это уже осуществилось. Затем он поцеловал мои волосы, поднялся и поступил как обычно: он, казалось, полностью забыл обо мне и занялся ребенком, который только что вернулся, облаченный в штаны-бермуды и обутый в свои вызывающие желтые ботинки.
Они что-то ели, усевшись в том конце стола, которого я не видела. Потом установили что-то вроде штатива и какое-то время возились с небольшой голокамерой, выбирая уровень освещенности и цветовую гамму картинки. Трудились плечо к плечу, без малейших признаков взаимной привязанности, но, очевидно, в ней вовсе не нуждаясь. Это был такой симбиоз, как говорил Женс, – взаимопомощь и взаимная поддержка: Макбет и леди Макбет, занятые любимым делом. Папочка желал знать, в каком режиме мое тело будет более выгодно смотреться на фоне белой стены и как бы устроить, чтобы камера двигалась автоматически и сняла меня крупным планом, когда они перенесут меня на стол. Он характеризовал мои ноги как «слишком длинные и тощие» и разглагольствовал о моих грудях или моей заднице, словно ему доставляло особое удовольствие, что мальчик все слышит. Я была предметом – чтобы трахать, резать, жечь, ломать. Не думаю, что реплики эти преследовали иную цель, кроме саморазогрева. Они явно привыкли к этому ритуалу.