– Как ты? – спросила Ольга.
– Да ничего, – приврал он. – Держусь пока.
– Прими мое сочувствие по поводу произошедшего. – Она продолжала поглаживать его колено. – Однако тебе не следовало приглашать на похороны Диану.
– Я ее и не приглашал, это Сесенья.
– В любом случае она не сказала ничего такого, чего Сесенья уже не знал бы.
Падилья кивнул.
– Диана странная какая-то после своего захвата, – прибавила Ольга в качестве пояснения. – И исчезновение сестры никак не способствует ее спокойствию. Может, она тоже упала в колодец? Нужно бы приглядеть за ней, понаблюдать с близкого расстояния. Если хочешь, могу устроить.
Ее интонация не осталась незамеченной. Падилья знал, что экс-наживка хитро обхаживает его риторическими вопросами, которые так приятны его филии Прошения. Он накрыл своей рукой руку женщины, но лишь для того, чтобы мягко убрать ее с колена…
– Очень хорошо. Слушай, Ольга, дорогуша…
– Слушаю.
– Я неважно себя чувствую. Думаю, подцепил грипп. Возьмешь на себя все оставшееся на сегодня и позволишь мне закрыть лавочку и пойти домой?
– Конечно же. Разумеется.
– Спасибо, моя красавица. Увидимся завтра.
– Завтра я тоже закрываю лавочку, Хулио, завтра праздник. – Ольга не засмеялась, но приготовилась это сделать: рот раскрыт, зубы блестят, веселое выражение на лице. – Ты что, забыл?
– Ах черт! Первое ноября[62], конечно. Забавно.
– Что забавно?
Он решил не отвечать, потому что на самом деле не думал, что хоть что-то из того, над чем он размышлял, являлось действительно забавным. Приехав в «Хранители», он собрал документы и ноутбук, сунул все в портфель и отправился домой на своей машине. По дороге ему в глаза бросались зловещие тыквы и гномы под грибными шляпками – символы Хеллоуина. Конечно, как раз этой ночью. Карнавал, праздник масок. Тридцать первое октября, все правильно. «В один из этих дней три года назад начался эксперимент с Ренаром, – подумал он. – Совпадения в нашей гребаной жизни».
Однако, прежде чем он доехал до своего дома на улице Артуро-Сория, дождь усилился. Дворники работали как сумасшедшие, а машина встала в плотную пробку, обычную для Мадрида в предпраздничный день. При других обстоятельствах Падилья тут же выругался бы и стал бы давить на клаксон, но в тот момент мысли – и треклятая тревога – заставили его отвлечься.
«Нам бы стереть с лица земли это поместье… Но казалось, что оно еще понадобится… Какая глупость, черт возьми!»
Он не мог взять в толк, как идиот Алварес решился открыть этот ящик Пандоры своим самоубийством. Зачем ему понадобилось вешаться в туннеле? Из-за угрызений совести – было написано в его предсмертной записке. А с какой стати испытывать эти угрызения три года спустя? Вся ответственность за это лежит на Женсе, а самое отвратительное – что дело в результате провалилось. Что же касается Клаудии Кабильдо, так она – наживка, разве не так? Наживки для того и существуют, чтобы их испытывать и использовать. Угрызения и раскаяние? «Чувствовал бы их лучше, дьявол тебя подери, по поводу жертв, всех тех невинных, кто страдает!» Глаза Падильи увлажнились, и он понял, что по какой-то странной ассоциации думает сейчас о дочери Каролине. «Всех тех невинных, чьи жизни были навсегда искалечены, черт возьми, всех тех…»