Они смотрели друг на друга с каменными лицами в серебряной тьме.
— Вася, — прошептал он из теней. — Сейчас не время. Уходи, дитя.
— Нет, — выдохнула она. — Сейчас время. Я ребенок, что ты должен мне врать?
Он молчал, и она добавила с тихим надрывом в голосе:
— Пожалуйста.
Мышца дергалась на его щеке.
— В ночь перед его смертью, — сухо сказал Морозко, — Петр Владимирович лежал без сна рядом с пеплом сожженной деревни. Я пришел к нему на заходе луны. Я рассказал об угасающих чертях, о страхе, что посеял священник, о Медведе, что почти освободился. Я сказал Петру, что его жизнь может спасти его народ. Он хотел, и сильно. Я повел твоего отца за собой в день, когда Медведь был скован, и он прибыл вовремя на поляну… и умер. Но я не убивал его. Я дал ему выбор. Он это выбрал. Я не могу просто забрать жизнь, Вася.
— Ты соврал мне, — сказала Вася. — Ты сказал, что отец просто очутился на поляне Медведя. О чем еще ты соврал, Морозко?
Он снова молчал.
— О чем же? — прошептала она, держа камень между ними.
Его взгляд метался от камня к ее лицу, острый, как осколки.
— Я его сделал, — сказал он. — Льдом и своими руками.
— Дуня…
— Взяла это у твоего отца. Петр получил его от меня, когда ты была ребенком.
Вася дернула за кулон, и он был сжат в ее ладони, а обрывки цепочки свисали.
— Зачем?
Она думала, что он не ответит. А потом он сказал:
— Давным — давно люди оживили меня, дали лицо холоду и тьме. Назначили меня править ими, — он смотрел мимо нее. — Но… мир менялся. Монахи пришли с бумагой и чернилами, с песнями и иконами, и я стал слабее. Теперь я лишь сказка для непослушных детей, — он посмотрел на синий камень. — Я не могу умереть, но могу угаснуть. Могу забыть и быть забытым. Но… я не готов забывать. И я привязал себя к человеческой девушке силой в ее крови, и ее сила сделала меня снова сильным, — его бледные глаза вспыхнули. — Я выбрал тебя, Вася.
Васе было не по себе. Это было связью между ними, а не общие приключения, симпатия или огонь в ее плоти от него. Это. Этот кристалл, эта не — магия. Она подумала об угасающих чертях, что таяли в их мире колоколов, и как ее ладонь, ее слова, ее дары делали их ненадолго настоящими.
— Потому ты привел меня в свой домик в лесу? — прошептала Вася. — Зачем ты отгонял мои кошмары и одаривал меня? Зачем… целовал меня во тьме? Чтобы я верила в тебя? Была твоей… рабыней? Это был план, чтобы сделать себя сильнее?
— Ты не рабыня, Василиса Петровна, — рявкнул он.
Она молчала, и он продолжил нежнее:
— Мне этого хватает. Мне нужны были от тебя эмоции… чувства.