А потом Парамушир и Шумшу остались позади. «Днепрострой» прошел мимо огромного, увенчанного снегами вулкана Алаид, поднимающегося прямо со дна моря, и кольцо горизонта вновь сомкнулось вокруг судна.
Высокие волны гуляли по Охотскому морю, и наша стальная махина покачивалась, иной раз зарываясь носом в воду. Часто опускались густые и плотные, как вата, туманы; тогда «Днепрострой» замедлял ход и тревожно гудел, предупреждая встречные суда: на транспортах в то время, еще не стояли локаторы. Руки, лицо, одежда — все было влажным и липким от постоянной сырости, не хотелось ни к чему прикасаться. Палуба пустовала: холод загонял пассажиров в темные и тесные твиндеки… А волны шли и шли. Они появлялись из тумана, лениво покачиваясь, проходили перед форштевнем и снова исчезали в тумане…
Таким и запомнилось мне Охотское море — холодным, туманным, промозглым, суровым и неспокойным, хотя ни один настоящий шторм не захватил нас в пути, ни разу хлопья сырого снега не упали на палубу. Быть может, чуть-чуть «виновато» в этом Японское море, встретившее нас прекрасной погодой; ясное, зеленое, пронизанное солнцем, оно так отличалось от хмурого Охотского!
Я расстался с Охотским морем без всякого сожаления, совершенно не подозревая, что мне еще предстоит побывать на нем, что я увлекусь его историей и полюблю его неуютные берега, полюблю весь этот действительно суровый, но по-своему привлекательный и очень любопытный край и потом еще долгие годы буду возвращаться туда, правда уже мысленно, в своих научных работах, статьях, очерках, рассказах, повестях.
На следующий год я вновь попал на Охотское море. На Дальнем Востоке в ту пору работала Курило-Сахалинская экспедиция Академии наук СССР, имевшая несколько отрядов, в том числе Охотский, в который я был зачислен лаборантом-гидробиологом.
К некоторым событиям, связанным с деятельностью этой экспедиции, мы еще вернемся, но сейчас мне припоминаются заключительные дни…
К тому времени мы уже успели побывать почти всюду на северо-западном побережье Охотского моря, сделали несколько морских разрезов, взяли множество станций в открытом море, искали — иногда успешно, чаще безуспешно — промысловые скопления жирующей сельди.
В этот день на море была обычная мертвая зыбь. Крупные, правильной формы волны методично раскачивали наш сейнер, казавшийся привязанным к длинным тяжелым сетям, сброшенным в воду. Изломанная линия черных просмоленных бочат, державших сеть на плаву, уходила далеко в сторону от сейнера; отдельные звенья ее самостоятельно качались на волнах, то взлетая вверх, то проваливаясь вниз, так что невозможно было увидеть все бочата сразу.