– Тогда я продолжу, – сказала Наталья. – По матери я все равно скучала. Но, не разобравшись во всем, гневно думала о том, как можно было променять меня, родную дочь, на этого угрюмого Валеру, свою мать, тетю Полину и дом, этот чудесный старый дом с историей и памятью. Я презирала ее квартирку. Никакие пейзажи с заливами и соснами Серебряного Бора не избавляли от чувства чего-то непрочного и жалкого. «Дешевка», – как-то ответила я на вопрос тети, как мне мамино жилье… – Северцева вздохнула. Она боялась, что Зимин потеряет нить повествования, а ей сейчас очень хотелось рассказать все до конца.
– Прошу вас, продолжайте. Давайте я за вами поухаживаю и налью еще чаю, – сказал Зимин.
– Спасибо. Хорошо, если вам не наскучило…
– Нет, я очень внимательно слушаю.
– Понимаете, совсем мы отношения не прерывали. Я думала о ней, изредка разговаривала по телефону – она всегда звонила сама. Бабушка считала, что мы с ней одинаковые, железные, потому и сложно нам стать ближе. А потом я ушла в декрет. Появилось много свободного времени. Однажды зимой я купила эскимо, несмотря на холод, и решительно отправилась к метро. Куда поеду, я не знала, мне хотелось какого-то движения. Я доехала до «Щукинской», пересела на трамвай и уже через полчаса вышла в Строгине… И вы представляете, на душе у меня как отлегло. И я поняла, как давно хотелось увидеть маму. Зашла в магазин, купила огромный торт. Я подошла к ее шестнадцатиэтажке и удивилась, как неопрятно она выглядит. Наш дом на Сухаревке после всех пожаров, затоплений и вандализма выглядит в разы приличнее! Фасад дома был страшен из-за разнокалиберно застекленных балконов, плитка отвалилась, краска облупилась. Домофон не работал, в подъезде пахло плесенью. Дешевка. А дешевые вещи долго служить не могут… Мама променяла нас на дешевку. Я подошла к нужной двери и сообразила, что приехала не позвонив. А может, вообще мама здесь больше не живет. Но она открыла мне. Я вошла и увидела сидящего за столом дядю Валеру – точно на том же месте, что и много лет назад, когда я впервые пришла сюда. Он посмотрел на меня – и стало ясно, что Валера почти старик. Ссутулился и ушел в комнату. Мы остались с матерью. Она по-прежнему была красива и ухожена, такой контраст по сравнению с Валерой. Что сказать, я не знала. Мне хотелось мелодрамы, объятий, слез, раскаяния… Но в реальности все было иначе – скованность, боязнь посмотреть в глаза, увидеть равнодушие и притворство. Я спросила о Кирилле, рассказала о тете Полине. От матери пахло теми же духами, что я помнила с детства. Так хотелось прижаться к ней, как когда-то, но между нами была непреодолимость выбора. Все так, и только так. И не будет иначе. Все время, что мы пили чай с моим тортом, непрестанно звонил телефон. Он находился в соседней комнате, и мать выходила туда, что-то говорила, потом было слышно, как она перезванивала и быстро диктовала адрес. Голос ее был тихим, тон командным и грубоватым. Это была ее работа – секретарь на телефоне. При прощании мать не пригласила меня к себе, не пообещала приехать. Эта встреча ничего не изменила… Вы еще не устали меня слушать?