Я стоял у входа и не мог понять, какое из разрывающих меня чувств сильнее: чувство жалости к близкому родному человеку или чувство стыда? И хотя я изо всех сил убеждал себя и свою совесть в непричастности к происходящему, какой-то иррациональный огонь продолжал безжалостно пожирать изнутри. Это не я запер собственную мать в камере смертников. Не я больше двух месяцев не проведывал её здесь. Не я обозвал в телефонной книге её номер сухим словом «мать». Это был не я! Но от стыда теперь почему-то приходилось сгорать именно мне.
– Здравствуй, мам, – стараясь держаться, прошептал я, но глаза всё равно стали мокрыми.
Она заметила это, и её подбородок задрожал. Морщины на лице стали глубже и на сильно постаревшем лице появились слёзы. Мама протянула ко мне руки и резко выдохнула, готовая вот-вот сорваться на рыдания. Я подошёл, присел рядом, обнял и положил голову ей на колени. Она бережно гладила меня дрожащими руками по волосам, по плечам, спине и беззвучно плакала, выдавая слёзы едва заметными немыми вздрагиваниями. Да я и сам теперь не представлял, как остановиться. И если бы в этот момент распахнулась дверь камеры и вошла надзирательница, меня наверняка упекли бы в спецзаведение для эмоционально неуравновешенных граждан, с которым ещё предстояло столкнуться в ближайшем будущем. Сейчас же я не подозревал, какую жуткую «опасность» несу обществу, выражая неподдельные эмоции в отношении собственной матери, и просто сидел рядом с ней, жадно впитывая нежные прикосновения, знакомые с детства.
Я понятия не имел, с чего начинать разговор. Она тоже молчала. Мне хотелось ответов, и по дороге сюда я даже не сомневался, о чём буду спрашивать. Строил планы, в какой последовательности буду задавать вопросы. Но теперь, увидев, что на самом деле происходит, все эти вопросы показались мелкими, ничтожными и от того – постыдными.
Я поднял голову, посмотрел на заплаканное, уставшее лицо и сказал:
– Я тебя отсюда вытащу.
Она печально улыбнулась и провела большим пальцем по моей щеке, вытирая слезу.
– Бедный мой мальчик, – прошептала она. – Как же ты теперь будешь жить с такой тяжёлой ношей? Что же ты так рано постарел?
Мне совсем не хотелось продолжать искать ответы на вопросы об устройстве этого мира, но они сами выплывали из моих собственных выводов. Мама считает, что мои эмоции вызваны преждевременным старением, а значит, пожилые люди каким-то образом обретают утерянную в далёком детстве душу. Иначе чем ещё объяснить материнскую любовь, которой было пропитано сейчас всё окружающее пространство? Я её чувствовал так отчётливо, что она казалась чем-то осязаемым, даже материальным. Достаточно протянуть ладонь – и можно кожей ощутить тепло и заботу, исходящие от мамы.