– Постойте… Она что, заперта?
– А вы хотели бы, чтобы она была не заперта? – Интонация, с которой был задан вопрос, по умолчанию делала его риторическим.
– Зачем?
По всему было ясно: в её глазах я выглядел идиотом. Она смерила меня удивлённым взглядом и сказала:
– Послушайте, если у вас есть претензии к условиям содержания, можете изложить их в письменном виде. Обсуждать ваше недовольство в подобном тоне я не намерена. Мне и без вас с этой Семёновой проблем хватает. Между прочим, ни у одного клиента, кроме неё, нет мобильного телефона. И я вам об этом уже не раз говорила. Это грубое нарушение правил содержания смертников.
– Каких смертников? – выдохнул я и почувствовал, как кровь отходит от лица.
– Николай… Забыла ваше отчество… У меня нет времени на пустые беседы. Либо проходите в камеру, либо прошу на выход. Мне некогда, поймите. У меня планёрка. – Она заметила мою реакцию и замерла: – Николай? Вы в порядке? Вы понимаете, что я говорю? Эй!
Нет. Я не понимал. Впрочем, это уже превратилось в привычку. Здесь много чего было непонятно. А если поразмыслить, то можно даже сказать – непостижимо и страшно. Сколько ни старался, я никак не мог понять, ради чего эти люди живут? Что ими движет? Чему они радуются и радуются ли вообще? Для чего рожают детей? Мне было непонятно, как может сын допустить, чтобы его мать оказалась запертой в какой-то жуткой камере смертников? И после этого мать звонит этому сыну и с болью в голосе интересуется, не заболел ли он! Я не понимал!
Женщина в белом халате решительным шагом двинулась вдоль коридора, по обеим сторонам которого через равные промежутки серели неокрашенным металлом стальные двери с квадратными окошками, как в тюрьме. Я проследовал за ней и через десяток метров остановился у двери, обозначенной цифрой «9».
Надзирательница вытащила из кармана халата массивную связку пронумерованных ключей и, отыскав нужный, отперла замок камеры. Толкнула дверь, и та с гулким скрежетом распахнулась.
Мама сидела на деревянном табурете у зарешечённого окна и смотрела на меня. Ладони были сложены «лодочкой» и покоились на коленях. Она была одета в серую хлопчатобумажную пижаму и обута в такие же серые тапки-шлёпанцы. Седые волосы стянуты на затылке резинкой и закручены в аккуратную гульку.
– Здравствуй, Коленька, – прошептала она и поднесла ладонь к левой груди. – А я всё звонка твоего жду.