- Кто это, Маркел Маркелович? - спросил Антон, показывая снимок Чернышеву.
- Сынов одноклассник, - взглянув на фотографию, ответил Чернышев, - Юрка Резкин.
- Вы знаете, что он своей бабушке с сентября шестьдесят шестого года ни одного письма не прислал?
- Он и до сентября шестьдесят шестого не особо баловал ее письмами. Баламут и шалопай Юрка отменный, потому и не пишет.
- Давно этот снимок сделан?
- Лет семь, наверное, назад. Может, побольше. Когда Юрка в отпуск из армии приезжал.
- Он на флоте служил? Тельняшка на снимке видна. Чернышев отложил газету.
- Помнится, в тельняшке я его видел, а вот форма на нем сухопутная была. Мы же с тобой прошлый раз говорили, что среди ярских моряков нет. Юрка, должно быть, в береговой обороне служил или купил у кого-нибудь тельняшку.
- Куда он после армии делся?
- Кто его знает. Мы уж привыкли, что отслужившие солдаты редко возвращаются в село. И этот где-нибудь в городе пристроился.
- А не может быть такого, что он возвращался в Ярское и…
- Имеешь в виду колодец? - Чернышев задумался. - Такое даже трудно предположить. Хотя… чем черт не шутит, когда бог спит.
- Резкин прихрамывал на правую ногу, и у него два вставных передних зуба.
- Хромых в армию не берут, - серьезно сказал Чернышев и внимательно посмотрел на снимок. - А выбитый зуб у Юрки и на фотографии виден.
Антон мысленно ругнул себя за невнимательность, но уверенность в том, что в расследовании наконец-то появилась зацепка, не исчезла.
В конце концов Резкин мог повредить ногу на службе, там же и зубы вставить. Маркел Маркелович сложил газеты, устало потянулся.
- Давай-ка, следователь из уголовного розыска, - Предложил он Антону, - срежемся в шахматишки на сон грядущий.
- Давайте.
Игра затянулась.
Из открытого окна тянуло ночной прохладой. У клуба громко наигрывала радиола. Затем джазовый гул умолк. Послышался веселый смех, неуверенно всхлипнул баян, и тотчас звонко плеснулся сильный женский голос:
В тихой роще, у ручья, целовалась с милым я,
И никто на белом свете мне, девчонке, не судья!
Несколько девичьих голосов дружно подхватили,
Ой-люли, ой-люли, у меня, Марины,
Губы алы от любви, словно от малины…
Голоса прозвучали так задористо и звонко, что, когда они неожиданно смолкли, Антону показалось, будто где-то у озера откликнулось эхо. Не отрывая взгляда от шахматной доски, Чернышев улыбнулся и сказал:
- Марина Зорькина.
- Звезда колхозной самодеятельности? - спросил Антон.
- Заведующая птицефермой. Красавица наша. Голос, что у Людмилы Зыкиной. На всех фестивалях первые места берет, - Чернышев переставил на шахматной доске коня. - К слову, бывшая любовь тракториста Витьки Столбова, а сейчас всех женихов отшивает.