- Вить, откуда у Прони такая старая тельняшка? - быстро спросил он Столбова.
- Купил где-нибудь.
- Вроде с чужого плеча, великовата ему…
- На Проню размер не подберешь, он же малокалиберный.
- Давно она у него? Столбов невесело улыбнулся:
- Не греши ты на Проню. Только время зря потеряешь.
Следствие зашло в тупик. Где и как искать этого шофера, о котором всего-то и известно, что открывает зубами пивные бутылки да машина у него была с бежевой кабиной? На какое-то время опять появилось сомнение: «А если шофер - вымысел Столбова?» - но тут же исчезло. Не похоже, чтобы Столбов стал так наивно сочинять.
День догорал ясным, обещающим хорошую погоду, закатом. Хотелось скорее увидеть Чернышева, посоветоваться с ним. Однако Маркел Маркелович был еще где-то на сенокосных лугах. Антон открыл его кабинет, сел за стол, задумался. Снова вспомнился Проня Тодырев. Навязчиво перед глазами встала его застиранная, сползающая с плеча, тельняшка. «Откуда она все-таки у него? - в который уже раз задал себе вопрос Антон и решил: - Придет со своей писаниной, обязательно узнаю».
Но Проня не пришел вечером, как уговаривались. Пришла его жена, Фроська - пожилая, с морщинистым лбом и длинными по отношению к туловищу натруженными руками. Исподлобья посмотрела на Антона блеклыми уставшими глазами, спросила грубым голосом:
- Дурачок мой был у вас?
- Прокопий Иванович? - на всякий случай уточнил Антон и показал на стул: - Садитесь.
- Некогда рассиживаться, - на Фроськином лице появилась не то усмешка, не то брезгливость. - Угодил, видно, мой Проня вам, коль так уважительно об нем отзываетесь. Только никакого объяснения про Витьку Столбова я писать не буду.
Антон удивленно поднял брови:
- Я вас и не просил.
- Он же, дурачок, сам в жисть не напишет. Он же не все буквы знает.
- А как на бульдозериста выучился?
- Маркел Маркелович, добрейшая душа, помог, хотел его в люди вытянуть. Силком заставил две зимы на курсы ходить, каждую гайку, каждый болтик у бульдозера прощупать непутевыми руками. А как стали курсанты экзамены сдавать, уговорил экзаменовщиков, чтобы чуду-юду не по билетам, как всех, спрашивали, а прямо на бульдозере проверяли. Вот он и отчитался таким фертом, - Фроська посмотрела на стул и тяжело опустилась на него. - Прихожу домой с работы, ребенок в слезах. Гусак где-то тут, у конторы, всю спину ему исщипал, а Проне хоть бы что. Сидит, лыбится. «Пиши, - говорит, - следователю объяснение, что Витька Столбов в шестьдесят шестом году обвинял меня в краже ключа. Сидеть Витьке в тюрьме за убийство». - «Я, - говорю, - щас тебе напишу, оглоблей тебя…» - Фроська осеклась. - Простите, ради бога, с этим чудой-юдой не только оглоблю, а всех родителев и небесную канцелярию спомянешь…