Разговор с Колывановым на этот раз получился особенно неприятным, хотя Олег Васильевич и пытался придать ему вид дружеской беседы.
— Ты знаешь, до поры до времени я закрывал глаза на твои, мягко говоря, чудачества, — начал Колыванов. — Но это не может продолжаться бесконечно.
— Ценю и понимаю, — опустив взгляд, молвил Пуританов.
— Опять небось ходил в какую-нибудь подпольную библиотеку или музей? — спросил начальник.
— Я… нет… я… — растерялся Иван Петрович.
— Да ладно, не ври, — перебил его Олег Васильевич и, промахнувшись, загасил сигарету о стол рядом с пепельницей. — Где ты только находишь эти грязные притоны? Я думал, их давно все позакрывали.
— Честное слово не хожу, — стал оправдываться Пуританов и, чтобы начальник поверил, даже признался: — Я знаю на вокзале одну читальню и в подвальчике… небольшой выставочный зал. Но в последний раз был там полгода назад. Больше ни ногой.
— Я тебе верю, Иван, — проникновенно сказал Колыванов. — Только этого мало. Все же видят, что ты часто появляешься на работе трезвый. У тебя же нормальные родители! А ты? Ты разрушаешь себя, Ваня. Человек ведь на восемьдесят процентов состоит из спирта…
— Когда-то люди пили воду каждый день, — уныло парировал Пуританов.
— Когда-то люди жили на деревьях, — отрезал его начальник. — Назад к природе? Нет, дорогой. Человек эволюционирует, совершенствуется. Именно поэтому его и называют гомо сапиенс. А в тебе говорит дикарь, причем такой, каких на Земле давно не осталось. Вон, даже пигмеи — и те давно стали нормальными людьми.
— Понимаешь, в том, измененном состоянии я чувствую себя человеком, — внезапно для себя разоткровенничался Иван Петрович. — Тебе это трудно понять, ты же никогда не был трезвым.
— Был, друг мой, был, — грустно ответил Олег Васильевич. — Я тоже переболел этой страшной болезнью. Дошло до того, что каждый день ходил трезвый. Пришлось закодироваться. Это же наркотик, Иван. Хорошо, жена оказалась другом, помогла. А ведь по собственной глупости я лишился почти всего: работы, друзей, уверенности в себе. Дети стыдились меня. Мальчишки во дворе смеялись надо мной, показывали пальцем: «Вон твой отец опять в дымину трезвый идет!». Ты не представляешь, как мне было стыдно. А тебе? Неужели же ты не устал от реальности? Ты ведь уже не можешь без нее обходиться!
— Я стараюсь, но мне тяжело, — от стыда совсем уронив голову на грудь, ответил Пуританов.
— Значит, плохо стараешься, — покачал головой Колыванов. — Посмотри на свои глаза. Они же, как пистолетные дула. В общем так, Иван, считай этот наш разговор последним. Еще раз увижу трезвым, уволю. Мне не нужны люди, которые все видят в черном свете. А сейчас — на, приведи себя в порядок. — Начальник налил Пуританову стакан водки. Иван Петрович послушно выпил, и кабинет Колыванова как-то сразу преобразился, стал уютнее. Жирные крысы, которые спокойно шлялись под ногами, превратились в милых зверьков, а лицо хозяина кабинета подобрело до состояния абсолютного дружелюбия.