— Ты так спрашиваешь, будто не уметь играть на скрипке — это что-то неприличное. Да, не умею. Зато я хорошо играю в карты, умею колдовать и могу приготовить приворотное зелье. Отворотное тоже. Нужно?
— Себе приготовьте, — ответила Ниночка. — От вас же ушла жена.
— Ушла, — несколько смутившись, ответил Антон. — Но мне оно не поможет. Приворотное зелье не действует на тех, кто прожил вместе больше десяти лет. Здесь не приворотное нужно, а машина времени, а ее-то как раз у меня и нет. Память, она штука противная. Там такое хранится, что любое зелье превращается в воду. Ладно, Ниночка, черт с ним, с приворотным. Когда грузиться на корабль?
— Если вы точно решили, давайте встретимся у причала в семь вечера. Нас там, наверное, будет много. У друга Зураба день рождения, а это значит, что мы устроим танцы.
— Стало быть, и корабль, и бал, — сказал Антон. — Заметано.
— Тогда я побежала, — сказала Ниночка. — Мне еще надо в магазин и на вокзал за газетами.
После ухода Ниночки Антон побрился, зная, что после укола он забудет это сделать, позавтракал принесенными пирожками, а потом достал из кейса стерилизатор. Последнее время он все чаще задумывался о том, что его ждет в ближайшем будущем, и ответ на этот в общем-то простой вопрос мучил его своей незамысловатой однозначностью. В нем как бы боролись два человека. Один требовал, чтобы он избавился наконец от этой зависимости и необходимости таскать с собой металлический стерилизатор, другой боялся перемен, боялся того разумного, ограниченного реальностью мира, который он когда-то покинул. Оба они приводили одинаково весомые доводы. Если первый рисовал страшные картины будущего, причем уговаривал его знакомыми, штампованными фразами, взятыми из популярных брошюр о наркомании, то второй пугал не менее страшными вещами — беспросветным существованием в рамках законопослушного гражданина, не очень понимающего, зачем все это нужно. Второй просто убивал его своим непоколебимым фатализмом. Он говорил, что невозможно начать новую жизнь, поскольку для этого придется убить всего себя старого. А если он все же это сделает, то от него ничего не останется и некому будет начинать сначала.
Зависимость от морфия тяготила его; и в ту самую минуту, когда он приступал к этой несложной процедуре, Антон не раз обещал себе бросить колоться, как только у него кончатся ампулы. Эти секунды физических страданий и душевной борьбы вмещали в себя столько ярчайших переживаний, что в промежутки между уколами, собственно, вся его остальная жизнь начинала казаться ему унылым, бесцельным времяпрепровождением, земной карой за все совершенные грехи.