И я знала причину возникновения этого тумана. Как знала причину появления этой неприятной пульсации в мозгу. Она лежала на моём столе. Газета, на первый взгляд ничем не примечательная. Обнаружив её в своём кабинете, даже не придала этому значения Голову только посетила мысль, кто мог проникнуть сюда так рано, ведь я уходила смой последней, а утром пришла в отделение одной из первых. Приготовила себе кофе и села на стул, думая о том, что, наверное, сама принесла её на работу, потому что газета была старая, почти недельной давности. Возможно, захваченная своими мыслями, сама не заметила, как кинула её на стол, возможно, кто-то отвлёк в этот момент. Да я уже и не помнила. Только то, что вроде бы вчера ещё на моём столе её не было. Наверняка, лежала где-то в ящике, и я второпях могла не заметить, как вынула её оттуда. Автоматически открыла первую страницу, краем сознания отметив, что да, журналисты держат свое слово…или, если быть более точными, боятся санкций за любую публикацию о нашем маньяке. И тут же застыла, почувствовав, как горло обхватила обжигающе горячая ладонь. Перед глазами буквы пляшут, расплываются и снова стекаются воедино, а огненные пальцы всё крепче сжимаются на шее, не позволяя сделать и вдоха, впиваются безжалостно, прожигая кожу, вдираясь языками пламени в гортань, огонь печёт глаза, вызывая желание зажмуриться и никогда больше не открывать их.
«Не думай, что заставила молчать обо мне. Совсем скоро ты будешь обо мне кричать. Совсем скоро!»
Вырезанные из той же газеты, листы которой зияли крошечными пустотами, буквы, аккуратные склеенные прямо над заголовком последней отпечатанной статьи о маньяке.
Живописец вышел со мной на связь.
* * *
Нам удалось добиться запрета публиковать в газетах любую информацию о Живописце. Специальные люди отслеживали, чтобы приёмные родители и другие родственники и знакомые семей пострадавших не давали интервью. Молчание Абсолютное молчание. Словно не было серии жестоких убийств. Словно не лежали сейчас маленькие дети в земле, укрытые холмиками, как безмолвный укор моей работе. Затишье, которое должно было заставить нервничать Живописца, заставить его ошибиться…точнее, пойти на новое преступление. Господи…стоило подумать об этом, как надвигалось ощущение беды. Когда смотришь издалека на небольшую покосившуюся воронку, тянущуюся от земли к самому небу или же, наоборот, опустившуюся с неба на землю, чтобы снести всё, что на ней стоит. Смерч. Я подсознательно ждала, когда он обрушится, закрутив в своём вихре весь город, ведь жертвой мог оказаться любой…и меня, потому что каждая новая смерть — это вызов непосредственно мне. И нет, бушующий смерч выглядит захватывающе и красиво только на картинах или в книгах. Писателям и художникам удаётся описать его так, что замирает душа и хочется, да, порой очень хочется окунуться в эту безбашенную, неуправляемую стихию, преклониться перед её беспощадной и неоспоримой красотой. Я видела своими глазами смерч и я видела шторм. Это не красиво. Это не захватывающе. Это жестокая стихия, с которой невозможно справиться и остаётся только молиться, чтобы она не заглотила в свою бездонную пасть и тебя. Это разрушенные города и вырванные с корнями деревья. Это оторванные конечности, летящие в воздухе и затем резко падающие вниз, разорванные, растерзанные самой природой человеческие тела. Словно дань, которую было принято платить человечеству, и которую оно задержало. И сейчас я именно с таким ощущением и ждала следующего шага мрази, возомнившей себя богом и нагло забиравшей то, что считало по праву своим.