И это оказалось принять самым сложным. Тот факт, что она умела любить. И любила. Но только не меня.
В то утро, когда отец вернулся из очередной поездки и не обнаружил ни своей жены, ни её вещей в спальне…в то утро, когда он смотрел отрешенным взглядом на записку, оставленную ею на подушке, а после смял бумажку и выбросил на пол, покинув комнату размашистыми уверенными шагами…я долго не понимала смысла прочитанного. Даже когда глаза пробегали по одному и тому же коротенькому тексту десятый или уже двадцатый раз. И тогда я бросилась в свою комнату, чтобы перерыть её вдоль и поперек, чтобы раскидать все вещи из ящиков шкафа, чтобы исследовать каждый сантиметр помещения и не найти ничего. Вообще ничего. Ни в своей комнате, ни в её спальне, ни в кабинете отца. Ни единого клочка бумаги для меня. Именно это и стало моей отправной точкой ненависти к ней. Не её побег…Господи, мне было так стыдно перед отцом, но я не винила её за то, что она оставила его…нас. Я не смогла простить ей того, что оказалась слишком ничтожным человеком в её жизни, недостойным даже прощального письма. Мне было тогда десять лет.
А через два года мы получили известие о её смерти. Автомобиль, в котором она ехала со своим новым мужем, попал в аварию и съехал с горной дороги в пропасть. Нам сообщили об этом знакомые. Точнее, я услышала разговор одной из бывших маминых подруг с нашей управляющей. Она приехала для того, чтобы сообщить эту новость. Она вдруг почему-то стала частой гостьей в нашем доме, несмотря на то, что матери уже не было в нём.
И, может быть, я была всё же слишком мала, чтобы понять, что на самом деле произошло…может быть, я была всё ещё слишком злая на неё за предательство…или же я просто привыкла жить без неё. Слишком привыкла. Нет, мир не разверзся под моими ногами, и не раскололся на части купол неба, и слёзы не обожгли глаза болью. Мне не было всё равно…но для меня ничего не изменилось, ведь незадолго до её смерти случилась другая — умерла надежда на её возвращение после долгих месяцев ожиданий. И вот тогда у меня произошла первая истерика. Когда поняла, что она не вернётся. Что никогда не объяснит, почему предпочла мне (да, мне, потому что бросила меня тоже, а не только отца) чужого человека, не объяснит, как может мать любить кого-то больше, чем своё дитя. Для меня Ингрид Арнольд умерла за несколько месяцев до своей официальной смерти. К тому времени я уже узнала, что свадьба с моим отцом стала для неё не более чем выгодным предприятием, к которому она всё же отнеслась со всей серьёзностью, создавая облик образцовой счастливой семьи. Вот только в её обязанности не входило что-либо, кроме сотворения этого самого образа. Нет, она была далеко не обычной глупенькой куколкой, позарившейся на богатство партнёра своего отца, но, видимо, в её планы не входил ни ребёнок, ни требования мужа любви и ласки. И да, я не помню ни одного раза, когда бы она накричала на меня или же ударила, когда бы оскорбила обидным словом или отказала в покупке игрушек или одежды…но, Боже, я бы променяла на такие честные эмоции любую из её отчуждённых формальных улыбок, снисходительно подаренных мне.