Спасти Советский Союз (Баксаляр) - страница 15

– Разве Сталин сомневался в победе нашего народа?

– Я не могу за него сказать, со мной эту тему не обсуждал, он мало с кем говорил по душам. Все свои страхи, сомнения – все носил внутри. Очень трудно было понять, что у него на уме. Но, когда началась война, хозяин впал в страшную депрессию, закрылся у себя в кабинете и две недели ни с кем не общался. Все это время никто не понимал, что делать. Командующие армии были люди несамостоятельные, боялись взять на себя ответственность, их растерянность привела к большим потерям. Да и армия у нас после репрессий стала слабой. Ты можешь представить, до чего доходило дело: порой лейтенант или капитан командовали полками, а майоры – целыми армиями. Опыта не было, решительности тоже, всего боялись. Некоторые находили мужество выйти из окружения. Потом Сталин пришел в себя. Он был страшно зол и искал виновных. И тех, кто выходил из окружения, спасая людей и оружие, приказывал арестовывать. Многие генералы были расстреляны из-за неудач нашей армии. Но разве они были виноваты? Сколько разведчиков доносили Сталину, что немцы нападут, и сроки точно указывали. И что Сталин? Приказал им прибыть в Москву, и всех арестовали как провокаторов, многих расстреляли. А теперь виновными были те, кто пытался хоть как-то остановить врага. Я с ужасом слушал сводки с фронта, Красная армия сдавала один город за другим. В августе пал Смоленск, дорога на Москву была открыта. Сталин все не верил, что немцы пойдут дальше. Ворошилов все время внушал нам, что война будет легкой прогулкой по территории врага: да мы их шапками закидаем! И что? Танки Гудариана с легкостью проламывали нашу оборону. В начале октября немцы подошли к Волоколамску, Малоярославцу, Клину. Обойдя Москву огромными армадами с трех сторон. Я тогда пришел к хозяину: нужно срочно эвакуировать Москву. Сталин побледнел: а что, такая ситуация сложная? Нет, не сложная. А просто нам всем крышка! Немцы подошли к Химкам, и до Кремля оставалось каких-то пятнадцать километров. Мне было очень страшно. Сталин сидел в бункере. Оттуда была проведена ветка метро, по которой можно было быстро эвакуироваться в любой момент. Сталин спешно подписал постановление об эвакуации. Он был не на шутку перепуган, руки тряслись. Но, надо отдать должное, сумел сохранить хладнокровие, хотя я видел, как ходили желваки на его скулах. Мы планировали вывезти из столицы: Центральный комитет, наркоматы, госплан, управления, центральный банк, золото и деньги, заводы, тайные архивы, библиотеки, музеи, театры, посольства и часть людей. Все должно было идти по плану. Но так как этот документ попал к руководству Москвы, произошла утечка. В Москве началась страшная паника. Все начальники – от самого высшего до мелкого – бежали из города, бросив свои предприятия, коллективы. Драпали так, что мне дико стало стыдно за русский народ. Крысы с корабля и те, бегут не так быстро. Вся Москва была в хаосе. Не работали электростанции, перестали подавать воду в дома, весь транспорт начальники использовали для вывоза своих родственников и имущества. Метро не работало, магазины закрыты. Все встало. Город был дезорганизован и брошен на произвол судьбы. В Москве жило в начале войны четыре с половиной миллиона, и людей просто бросили. Первый день население не понимало, что творится, на второй день многие жители кинулись бежать из города. В Москве творилось что-то невообразимое, милиции нигде не было, начались погромы складов и магазинов, грабили все, что только можно. Некоторые милиционеры пытались остановить мародеров, но одичавшая толпа в ярости разрывала их. Три дня Москва была отдана на разграбление. Я пытался что-то предпринять, но у меня была другая задача. Немцы будут в городе через три дня, а у меня в тюрьмах сидели десятки тысяч заключенных. С ними же тоже надо было что-то делать. Большинство мы вывезли в подмосковные леса и расстреляли. А что еще оставалось? Не врагу же их отдавать. Заводы были брошены, там творилось что-то невообразимое. Рабочие нападали на кассы и искали деньги, чтобы на что-то хоть жить, но начальники заранее прибрали все финансы и благополучно покинули Москву. Мне еще пришлось минировать метро. Я не мог позволить фашистам его захватить. Фашисты должны были войти в пустой город, где все будет уничтожено. Я этим и занимался. Представь, на третий день из Москвы пошли жители – два с половиной миллиона одновременно. Это было что-то ужасное. Все улицы были запружены народом, люди шли по мостовой, транспорт не мог ехать, бесконечная толпа двигалась в сторону Владимира. Шли целыми семьями, все с чемоданами, с мешками, детьми. Выпал первый снег, кругом было много грязи. Миллионы ботинок, туфель, сапог вытоптали газоны, торопясь покинуть Москву. На мостах образовывались страшные пробки. В бесконечном потоке шли легковые машины, автомобили для перевозки хлеба, молока, бензовозы. Телеги, коровы, лошади, автобусы, какие-то тачки. Все старались быстрее покинуть город, толкались, стоял страшный шум, вопли женщин, крики детей, ржание лошадей, нескончаемые гудки машин. На грузовиках сидели люди с мешками, и если машина останавливалась, толпа обезумевших москвичей набрасывалась на тех, кто был в машине, скидывала их, каждый старался занять место только для себя. Это было самое позорное зрелище, которое я видел за свою жизнь. Они залезали в грузовик и теперь отбивались всеми силами от других, кто шел пешком. Им было все равно, кто сидит в машине – женщина, ребенок, старик или больной человек. В панике москвичи забыли все человеческое. Спасали только свои шкуры. Мне было тошно на это смотреть, но ничего поделать я не мог. Немцы скидывали с самолетов листовки: «Русские! Мы пришли дать вам свободу! Не слушайте коммунистов, их время ушло. Они все будут расстреляны, а вам, простым гражданам, не надо больше выполнять приказы вашей преступной власти. Теперь в России будет установлен новый порядок, и вы станете свободными людьми. Помогайте своим освободителям!» Город был завален этими прокламациями. Многие читали и прятали листовки в карманах. Москва замерла в ожидании самого худшего. Только на четвертый день милиция и сотрудники НКВД с огромным трудом стали наводить в городе порядок. Пришлось расстреливать на месте мародеров и паникеров. Толпы разъяренных грабителей пыталась напасть на сотрудников правоохранительных органов, но в этих условиях те действовали, как полагается на войне. Начали стрелять на поражение. И только тогда, почувствовав страх, толпа разбегалась в разные стороны, оставляя на мостовой раненых и убитых, спасая только свои шкуры. Я ездил по Москве и удивлялся, как изменились люди после чисток. В мое сознание стали пробиваться крамольные нотки сомнения: а тех ли мы расстреливали? Мы арестовывали знаменитых людей, известных на всю страну, вчерашних кумиров, а назавтра толпа, которая преклонялась перед ними, требовала справедливого суда, сурового наказания и расстрела. Они орали с такой злобой и ненавистью, как будто это их заклятые враги. И вот это равнодушная и жестокая толпа в трудный для страны момент в панике бросала свою столицу, расталкивая друг друга, бежала без оглядки вглубь тыла. Эти же люди, которые требовали смерти вчерашним друзьям, сегодня грабили магазины и готовы были присягнуть на верность фашистам. Я все это видел и понимал – войны нам не выиграть. И тут я увидел другое. По мостовой в сторону фронта шли добровольцы: профессора, педагоги, рабочие, вчерашние студенты и даже школьники. Они шагали по мостовой, плотно сжав губы, и сжимая, держали в руках винтовки, которыми не умели пользоваться. У многих не было оружия, они несли с собой бутылки с зажигательной смесью. Люди осознанно шли на смерть. Никто не верил, что врага можно остановить. Но эти добровольцы внушали такое уважение, в них чувствовалась такая сила духа, что у меня появилась искра надежды. Не все, оказывается, доносчики и стукачи, не все трясутся за свои шкуры. Отряд выходил из одного двора, из другого, третьего, и вот несколько десятков тысяч ополченцев идет на фронт, чтобы погибнуть за Москву и не отдать ее врагу. Они шли строем, не попадая в такт, маршируя не в ногу, но их глаза говорили – Москвы не сдадим. Я смотрел на этих людей. Никогда не страдал сентиментальностью, но тут у меня ком подкатил к горлу. Я знаю, как они воевали. Они шли по Ленинградскому шоссе к Химкам, там, где рвались к Москве танки Гудериана. Защитники столицы сидели в окопах и ждали танки. Что у них было? Только винтовка, иногда граната и бутылки. Но они не отступили ни на шаг. Бросались под танк с гранатой, подрывая себя, но вражеская бронированная машина теперь не могла пройти к Москве. Такого отчаянного сопротивления фашисты нигде не встречали. Наверное, они все погибли, лучшие люди. Те, кто не писал доносов и не требовал сурового наказания для друзей. Но именно эти люди спасли Москву, как и те солдаты, которые ценой своей жизни остановили врага. Сталин оставался в Москве, он надеялся на чудо. И оно свершилось, но этот по истинно исторический феномен сделал не вождь и даже не Жуков, таланту которого надо отдать должное. Москву спасли честные люди, мужеству которых я отдаю должное и признаю свои ошибки, когда оценивал русский народ по всем этим стукачам и доносчикам.