Писала она увлеченно, до ломоты в суставах и спине, склоняясь над белым фактурным холстом, следуя взором за рукой, держащей кисть, как за проводником в другой мир. Она любила наблюдать, как изумрудная зелень и желтый кадмий, охра и жженая умбра подбирают под себя белое волокно, поглощают пустоту и, сроднившись от вынужденного соседства, являют взору целостность — яркое, сочное полотно. Дышащее, настоящее.
Живя в Москве, Фрида кругом видела серость. Не то чтобы в облике столицы доминировал серый цвет, просто большую часть года Москва была подернута белесой пеленой холода, как строительными лесами, которую нещадно марали вечная слякоть и выхлопные газы. Цвет получался таким, словно краски неумело смешали на ватманской бумаге, а потом попытались замыть пятно большим количеством воды. В художественной школе, когда Фрида только-только начинала познавать волшебную силу рукотворного цвета посредством акварели, сухощавый преподаватель с седеющей бородкой и будто врожденной сутулостью называл такие пятна «разводить на рисунке грязь».
В памяти Фриды ярко жили моменты, когда в раннем детстве мать вывозила ее в загородный домишко, который находился в ста двадцати километрах от Москвы. Их наезды туда случались поздней весной, летом, ранней осенью, когда природа сочилась всевозможными цветами, а старенькая постройка не нуждалась в отоплении. Ее мать была переводчицей художественной литературы с английского и испанского, работая на дому. В поисках вдохновения и умиротворяющей тишины она частенько уезжала в этот дом, прихватив с собой маленькую Фриду. Там они проводили недели, а иногда и месяцы, существуя в гармонии друг с другом и миром.
Пока мама стучала по клавишам пишущей машинки на просторной деревянной веранде, Фрида исследовала мир красок, которые искусно и щедро раздаривала природа всему, чего касался взгляд. Под лазурно-голубым небом шелестели темно-зеленые и салатовые травы, неугомонные бабочки и стрекозы завораживали пестрыми крыльями, у покосившегося забора розовели сердцевиной цветы вишни. Маленькая Фрида любила этот мир. А потом мама умерла, и краски реального мира исчезли из ее жизни. У бабушки, заслуженного педагога, упорно не желающей выходить на пенсию, не было ни времени, ни сил вывозить внучку в такую даль. В шесть лет Фрида стала заложницей вечно зябнущей Москвы.
Она бежала от бесцветия столицы в свои нарисованные миры, которые пестрели красками ее детства. «В России… никогда не было великих художников. Не было, нет и не может быть!.. Ни в одной стране со снежными зимами никогда не было хороших художников, поскольку снег — злейший враг сетчатки… его белизна слепит…» — часто вспоминала Фрида слова Сальвадора Дали, томясь в поблекшем мире и в чем-то соглашалась с ним. Великие художники в России, безусловно, были, тут самопровозглашенный гений передергивал, но вот сочных красок сильно не хватало большим городам.