- Перестань, - говорю, - сбрёх: старого не воротишь; девке не легче твоего. Не слушай, - говорю, - Марфуша, матери, разговаривай со мной: полюбила, что ли, ты его?
- Да, сударь.
- Очень любила?
- Очень, сударь, большое пристрастие мое к нему было.
- Как же, - говорю, - ты такая хорошенькая - и влюбилась в такую скверную рожу? Деньгами, что ли, он тебя соблазнил?
- Нету-тка, судырь! Дело мое девичье: пошто мне деньги! На деньги бы я николи не пошла, если бы не пристрастка моя к нему.
Я только, знаете, пожал плечами, - вот, думаю, по пословице, понравится сатана лучше ясного сокола, и, главное, мне хотелось узнать, как у них все это шло, да и фактами желал запастись, чтоб уж Егорку цапнуть ловчее. Стал я ее дальше расспрашивать - только тупится.
- Что же ты, - говорит ей мать опять, - коли дело делали, так рассказывай!
- Ничего, - говорит, - мамонька, не стану я говорить: как, - говорит, мне про мою стыдобушку самой баять? Ничего я не скажу, - а сама, знаете, опять навзрыд зарыдала.
Никогда, сударь мой, во всю мою жизнь, во всю мою полицейскую службу, таких слез не видывал. Имел я дело с ворами, мошенниками настоящими, и многие из них передо мной раскаивались; но этакого, знаете, стыда и душевного раскаяния, как у этой девки, не встречал: вообразить, например, она себе не может свой проступок, и это по-моему, признак очень хороший. Я вот и по делам замечал: которого этак начнешь расспрашивать, стыдить, а ему ничего, только и говорит: "Моя душа в грехе, моя и в ответе", - тут уж добра не жди, значит, человек потерянный; а эта девушка, вижу, не из таких. Больше ее расспрашивать мне даже стало жаль.
- Ну, - говорю, - Марфушка, коли не можешь, так и не говори, - и велел, знаете, выйти ей в сени - будто освежиться от слез, - а Аксинье мигнул, чтобы приосталась.
- Что, - говорю, - старуха, хоть ты не знаешь ли, что у них было?
- Выпытывала я, кормилец, из нее: баяла она мне много; не знаю, все ли правда!
- Как и когда и каким это манером, - говорю, - он ее соблазнил?
- Вот видишь, - говорит, - он и наперед того, на праздниках там, али бо-што, часто ко мне наезжал, иной раз ночку и две ночует; я вот, хоть убей на месте, ничего в заметку не брала, а он, слышь, по ее речам, и в те поры еще большие ласки ей делал.
- А тут, - говорю, - на барщину потребовали?
- Ну да, родимый, тут барщина эта подошла: свидания у них стали частые. Он ее, слышь, кормилец, все в одиночку на работу посылал, то в саду заставит полоть, либо пшеницу там обшастать, баню истопить, белье вымыть, а сам все к ней заходит, будто надсматривать; хозяйка его тем летом прытко хворала, и он будто такое имел намеренье: "Как, говорит, супружница моя жизнь покончит, так, говорит, Марфушка, я на тебе женюсь; барин мне невестою не постоит: кого хочу, того и беру". Сам знаешь, хитрый человек: хошь кого на словах уговорит да умаслит, а она что еще? Теперь-то разума немного, а в те поры и подавно... Не была бы она у меня, кормилец, такая, кабы не этот человек! Не в кого быть такой, - хоть бы про себя самоё мне сказать: смолода была сердцем любчива, а чтобы насчет худого, нет у нас таких в роду.