Я запнулся. Но было уже слишом поздно.
Он впился в меня глазами.
— До? — спокойно спросил он.
Я не отвечал.
— До? — повторил он. Так как я продолжал безмолвствовать, то он докончил:
— До уэда Тархита, не правда ли?
Как известно, на высоком берегу уэда Тархита, в ста двадцати километрах от Тимиссао, на 23°5' северной широты, был погребен, согласно официальному донесению, капитан Моранж.
— Андрэ! — воскликнул я очень неудачно. — Клянусь тебе…
— В чем?
— Что я и не думал…
— Говорить об уэде Тархите? Почему же? Какая причина, чтобы не говорить со мной об уэде Тархите?
Видя мое молчание и умоляющий взгляд, он пожал плечами.
— Идиот! — сказал он просто.
И ушел, а я даже не подумал о том, чтобы оскорбиться.
Но мое смирение не обезоружило Сент-Ави. Я убедился в этом на следующий день, при чем он выместил на мне свое дурное настроение довольно неделикатным образом.
Не успел я подняться с постели, как он вошел в мою комнату.
— Можешь ты мне объяснить, что это значит? — спросил он.
Он держал в руке папку с документами и бумагами.
В те минуты, когда у него разыгрывались нервы, он имел обыкновение в ней рыться, в надежде найти повод для проявления своего начальнического гнева.
На этот раз случай пришел ему на помощь.
Он раскрыл папку. Я сильно покраснел, заметив слегка проявленный и хорошо мне знакомый фотографический снимок.
— Что это такое? — повторил он с пренебрежением.
Я уже неоднократно подмечал, что, бывая в моей комнате, он бросал недоброжелательные взгляды на портрет мадемуазель С., и потому сразу догадался, в ту минуту, что он ищет со мной ссоры с определенным и злым умыслом.
Я, однако, сдержался и запер в ящик стола злополучный снимок.
Но мое спокойствие не соответствовало его намерениям.
— Впредь, — сказал он, — следи, пожалуйста, за тем, чтобы твои любовные сувениры не валялись среди служебных бумаг.
И прибавил с невероятно оскорбительной усмешкой:
— Не надо давать Гурю соблазнительных поводов для возбуждения.
— Андрэ, — сказал я, побледнев, — приказываю тебе…
Он выпрямился во весь свой рост.
— Что? Подумаешь, какое важное дело! Ведь я позволил тебе говорить об уэде Тархите. Мне кажется, что я имею право.
— Андрэ!
Но он, не обратив внимания на мое восклицание, уже смотрел насмешливыми глазами на стену, где висел портрет, с которого я сделал снимок.
— Ну, ну, прошу тебя, не сердись! Однако сознайся, между нами, что ей следовало бы быть немножко полнее…
И, прежде чем я успел ему ответить, он исчез, напевая бесстыдный куплет слышанной им когда-то песни:
В Бастилии, в Бастилии — Любовь сильна, сильна К Нини, Навозной Лилии…