— Угощайтесь, товарищи, — предложил комиссар, заваривая чай, который у него хранился в дореволюционной жестянке фабрики Высоцкого, и, улыбнувшись, добавил. — Не бойтесь. Сало кошерное, солили его руки старого большевика с дореволюционным стажем.
Понял я, что комиссар так шутит над нами — евреями. Евреями, но коммунистами. По определению безбожниками. Дождался, пока мы поедим и выпьем по стакану чая. Только потом стал расспрашивать.
— Товарищ Фрейдсон, объясните мне: почему вы устроили с вашими сопровождающими форменный рукопашный бой в госпитале, — озабоченно выяснял комиссар, пододвигая ко мне свой раскрытый серебряный портсигар.
От папирос я в отличие от Когана отказался, а вот ответить решил как можно подробней.
— Вели они себя грубо, толкали меня — а я на костылях между прочим, жидом обзывали, кстати. А когда отказались меня соответственно погоде обмундировать и заговорили между собой на неизвестном мне языке — понял что они вражеские диверсанты, пробравшиеся в НКВД или завербованные врагом сотрудники НКВД. Тут что совой об пень, что пнем по сове. Я — боевой летчик, а не барашек на заклание. Потому и дал бой. Чем мог… А мог только костылями.
— Должен признать — неплохо ты им накостылял, — улыбнулся Коган, но комиссар не поддержал его игривое каламбурное настроение.
— Хорошо, — Смирнов как видно таким ответом был вполне удовлетворен. — Вот вам бумага, ручка с пером и чернильница — пишите объяснительную записку на мое имя. Все как есть с момента вашего допроса Ананидзе. Но не увлекайтесь расхождениями с их протоколом. Комментировать можете. Подозрения свои зафиксировать можете. Но факты должны быть одинаковыми. Ясно?
— Так точно, товарищ полковой комиссар, — с готовностью ответил я и пересев за приставной столик и стал писать.
— Туда садитесь за тот стол, — указал он в угол кабинета, — И там пишите.
Хитрый комиссар у нас. Заранее бумажками прикрывается со всех сторон. Потому как вовремя вынутая бумажка в нашей бюрократии значит много. Иной раз — все. Бумага субстанция мягкая, но на нее можно опереться, если знаешь, как сложить ее в стопку.
Я пересел куда указали, а комиссар перешел почти на шепот. Однако я все слышал разборчиво, но делал вид, что не слышу.
— Теперь ты, Саша, ответь, — продолжил Смирнов беседу уже с Коганом, — откуда у тебя неучтенный пистолет?
— Со времен окружения под Вязьмой еще, — похлопал Коган пальцем по медали.
— А разве у тебя его не должны были его отобрать в фильтрационном пункте?
— Ну, я как политработник с сохраненными документами и в полной форме, да еще еврей проверку прошел быстро и от подозрений был очищен. Потому как если бы попал я в руки к немцам то меня бы они и расстреляли сразу по двум статьям: и как политрука, и как еврея. ''Бей жида-политрука, морда просит кирпича'' — это про меня немцы пишут в своих листовках. А с пистолетом все просто. Я там начальникам отдал два Парабеллума трофейных без описи, а они на радостях и не стали меня тщательно шмонать. Так я и оказался с неучтенным Маузером. Вот этим, — Коган выложил из кармана на стол блескучую стреляющую машинку.