«Это провал, — подумал Матвеев, — теперь только в управдомы».
— Я заявляю вам — вон из профессии! — Хармсуорт не унимался. Брызгал слюной, мимика его была столь оживлённой, что даже цвет лица стал наконец похож на человеческий. — Вас забудут уже через пару лет, а ваша фамилия в газетах снова появится только в разделе уголовной хроники!
— Хорошо, пусть так. — Матвеев и Гринвуд, как ни странно, одинаково были в ярости. Хвалёная британская демократия повернулась к ним даже не тылом, а чем-то худшим. Чем-то вроде лица разъярённого лорда Ротермира, уже стоящего одной ногой в могиле, но продолжающего свой крестовый поход.
— Зато вы, господин Хармсуорт, останетесь в истории только потому, что сначала поддержали Мосли, а потом его предали. Вас будут помнить как первый «кошелёк» британского фашизма. К тому же трусливый «кошелёк». Прощайте! Шляпу можете не подавать…
Резкий поворот, рывок, и заполошное сердцебиение… Матвеев проснулся в холодном поту. Простыня, которую можно было выжимать, несмотря на отсутствующее отопление и открытую форточку, предательски запуталась в ногах. На правой очень сильно болел ушибленный во сне большой палец. А в ушах всё ещё звучал визгливый голос лорда Ротермира: «Вон из профессии!»
«А пить, сэр, надо меньше. Приснится же такое! Похоже действительно — сон в руку. Но с другой стороны…»
Матвеев сел на кровати и огляделся. Чужие стены, незнакомая кровать… Ах, да! Это же дом тети Энн! И он… Степан усмехнулся, покачал головой и, встав с кровати, стал одеваться. Ходить по большому пустому дому в чем мать родила было не с руки. Просто холодно, если честно.
Судя по белесой мути за окном, — раннее утро. Вполне можно было урвать для сна еще как минимум пару часов. Но, увы, теперь хрен уснёшь после такого привета от расторможенного подсознания. А всего-то делов — пальцем стукнулся. Витьку с Олегом, небось, такие сны не мучают… Терминаторы карманные. Пришли, увидели, замочили. И совесть у них — не выросши, померла».
На огромной чужой кухне он постоял пару секунд, соображая где здесь что, но разобрался, в конце концов, нашел кофейник и кофе, и плита, как ни странно, оказалась еще теплой, так что и пара-другая угольков живых под пеплом обнаружилась. Степан подложил к ним несколько щепочек и раздул огонь. Тело двигалось само, выполняя простые привычные действия, что совершенно не мешало думать.
«Что делать-то теперь? Придётся новую тему искать. Сроки поджимают. Как там Крэнфилд говорил про «любимую Польшу и эту, как её, Чехословакию… Теперь главное — не пропустить момент… А запах какой…»