. Мне нравилось быть женщиной, но уметь работать как мужчина, и мне нравилось любить мужчину, способного чувствовать тонко, как женщина. Да, это мне нравилось больше всего…
Ночи, которые мы с Ричардом проводили на борту «Майялуги» в заливе Сан-Диего, были бесподобны. Мы разговаривали часами напролет о том, куда отправимся и что будем там делать. Ричарду нравилось, с каким воодушевлением я рассказывала об островах и атоллах. Я отмечала на карте места, о которых слышала, но почему-то пропустила. Он обещал, что мы отправимся туда. Я рассказывала, как сильно люди во Французской Полинезии отличаются от нас – они неторопливы и благодушны, – и рассуждала о том, насколько при этом различны культуры островов и атолла.
Он признавался, что хотел бы увидеть все это своими глазами.
– Не могу дождаться, когда мы отправимся, милая, – сказал он. – И ты снова там побываешь.
Обхватив руками его шею и притягивая его лицо к своему, я торжественно заявила:
– С тобой, Ричард, я отправлюсь куда угодно, куда угодно.
Вот тут я поцеловала его и запела: «Возьми меня на Луну» – и мы засмеялись и никак не могли остановиться, а потом вскочили, сбросили одежду и побежали на нос, чтобы нырять в море, целясь в полную луну.
После пережитого ужаса, когда я чуть не выпала за борт, я решила сбросить с кормы канат толщиной в три четверти дюйма, на случай если такое все же случится. Даже при скорости в один-два узла, на какой шла «Хазана», у меня могло не хватить сил, чтобы догнать ее вплавь, и я знала об этом. А так, если вдруг свалюсь за борт, смогу хотя бы схватиться за конец. Меня пробирал ужас при мысли, что я могу просто-напросто утонуть после стольких дней борьбы за жизнь, полных одиночества и страданий.
Оборачиваясь, я видела веревку, свисавшую с кормы, и, хотя большая ее часть скрывалась под водой, меня бесконечно утешало осознание, что канат тянется за кормой «Хазаны» на двадцать пять футов.
Дни сменяли дни, чаще всего не принося ничего нового: одиночное плавание на улиточной скорости продолжалось; но я наблюдала прогресс каждый раз, когда отмечала на карте свои ЛП, линии положения. Кроме того, стало очевидно, что при рациональном подходе у меня хватит воды и еды, чтобы выжить.
Любимой моей едой стали сардины. Плоская овальная баночка настолько отличалась от остальных, что ошибиться с содержимым было невозможно, даже со смытыми этикетками. Я понимала, что есть сардины не стоит, слишком уж они были солеными – пить хотелось после каждого аппетитного кусочка, – но по временам мне просто делалось все равно. Я сдерживалась и сдерживалась, а потом, когда уже не было сил сдерживаться дальше, я насаживала открывалку на крышку баночки, глядя, как выползает желтое масло, а потом крутила, открывая деликатес. Вытаскивала прямо пальцами, держа маленькую изящную рыбку за хвост, и откусывала по крошечному кусочку. Я по часу смаковала полбанки, оставляя вторую половину на потом.