– Где находится лаборатория? – задал первый вопрос за всю беседу Яр. Хоффман вынул еженедельник с картой Соединенных Штатов и указал – достаточно туманно – в сторону Новой Англии. Мило, подумалось Яру. А он уж было подозревал какую-то совсем пустынную американскую задницу, вроде Небраски…
– Господин Джонсон, – сказал он вслух, переходя на английский – и смена языка была как знак того, что он все понял про «организацию». Английский у Окиянина был отличный, он даже поигрывал им иногда, перескакивая с чисто английского на американский прононс. В этот раз он говорил с четкостью оксфордского выговора, что было тоже преддверием ответа: мол, я не играю в ваши чудные игры.
– Господин Джонсон, я очень польщен, – сказал Яр. – Но вынужден отказаться от вашего предложения.
– Вас не устраивает зарплата? – Джонсон поднял вверх бесцветные брови.
– Ну что вы. Зарплата раза в 4 превышает мой нынешний оклад, – Яр поглядел прямо в глаза Джонсону: я знаю, что ты в курсе, дружок. – Но, как я уже заметил мистеру Хоффману, моя нынешняя работа меня совершенно устраивает. И я люблю быть независимым…
– Вы будете возглавлять команду лучших ученых с неограниченной свободой бюджета! – вперился в беседу Хоффман, лучась энтузиазмом.
– У нас с вами разные понятия о свободе, мистер Хоффман, – Яр поставил чашку с кофе и встал. – А теперь простите, но меня уже ждут в институте.
– Если вы передумаете… – Джонсон вложил в его ладонь визитку из плотного картона. Яр мельком взглянул на нее: только фамилия Джонсон и телефон; и автоматически положил в карман пиджака.
Молчаливый Хоффман довез его до института, кивнув на прощание, а Окиянин, выйдя из машины, сразу забыл про странную встречу.
Еще через пару недель у них с Ириной было подписание бумаг по разводу в присутствии двух адвокатов. Все это время Ирина не проявлялась – он забрал вещи в тот момент, когда ее не было дома, она не пыталась ни найти его в институте, ни позвонить. Яра это не настораживало и не радовало: он просто не помнил о ее существовании. После того, что ему открыл Каравай, было немыслимо называть кого бы то ни было своей женой. Он никогда не признавался Ирине в любви, их брак с самого начала был построен на взаимном удобстве: ему хотелось избавиться от своего абсолютного одиночества, ей – жить в Европе. И если бы кто-нибудь сказал сейчас Окиянину, что он поступает жестоко, тот очень бы удивился.
Ирина надела в день подписания бумаг свой лучший кремовый костюм и была бы красива, когда б не затравленное выражение глаз. Яр взглянул на нее с ни к чему не обязывающей доброжелательностью и мельком; поздоровавшись, начал подписывать бракоразводный контракт, как и положено, на каждой странице. Ирина смотрела на его светлую склоненную голову, вцепившись побелевшими пальцами в край стола, и ждала. Ждала, что кошмар кончится, но тот только принял такой будничный, цивильный вид, словно ничего страшного и не происходит сейчас в равнодушном присутствии двух незнакомых людей, как будто и не рыдала она в подушку ночи напролет, не ходила, стукаясь об углы, сомнамбулой по квартире, не принимала пачками успокоительное… Вот они все подписали, Яр встал, улыбнулся – только губами – всем собравшимся и повернулся к двери.