— А что дальше — дальше сама не знаю. Как тебя на воз затащила — видно, Бог помог, тяжелый ты, как колода, гоню в село, а сама реву и голошу всем: «Богдан забился!» А ты лежишь белый, только голову на ямах мотает да о воз бьет, как поленом, и ни звука. — Сестра разревелась от воспоминаний, обняла меня и начала целовать в щеки. — Боже, как же напугал, непутевый ты наш.
Неловко обняв ее за плечи, я пытался исчезнуть, уйти из сознания, забиться в самый дальний угол, отгородиться, не слышать, не видеть, не чувствовать, как Богдан гладит ее по голове, шепчет что-то, успокаивая, как они весело смеются над чем-то своим, к чему я не имею никакого отношения. Это трудно — вдруг почувствовать, как ты впервые взял чужое, трудно описать это мерзкое, подленькое чувство, в котором так много оттенков и вкусов. Забившись, как пойманная рыба, любопытством заведенная в сеть, из которой уже не вырваться, ничего не просил у Господа: мне просто хотелось в ту минуту так и просидеть, закуклившись, весь остаток дней на задворках чужого сознания, ожидая часа — для кого последнего, а для меня первого — первого часа свободы.
Оксана укатила в село, а Богдан ушел куда-то вглубь, где он обитал, при этом легко выудив меня наверх, на авансцену событий, оставил сидящим на пеньке с пустой головой и букетом эмоций. От него в мой адрес шли волны тепла, благодарности за то, что я есть, что ему спокойно со мной, — мальчик утешал меня, взрослого дядю, который в очередной раз пожалел, что ввязался во все это. «А если я угроблю нас, Богдан, ты не пожалеешь об этом?» — спросил скорее себя, чем его, не надеясь на ответ. «Нет». Лаконичный и непривычно сухой ответ холодной изморозью прояснил затуманенную голову, приморозив клубки эмоций. Взяв рогатину, отрешился от всего, что мешало думать, отправился в сторону, указанную Оксаной, рыская глазами, пытаясь найти как следы на поверхности грунта, так и знаки воспоминаний в голове. Отметив по ходу движения, как ловко движется Богдан по лесу, даже лучше меня, практически беззвучно, нога замирает над землей, носок ищет твердую опору, попутно раздвигая все, что лежит сверху и может выдать сухим треском.
Вдруг мой взгляд зацепился за непривычный для леса предмет, выглядывающий из опавших листьев. Это была стрела с поврежденным оперением, трехгранным узким наконечником, сантиметров девяносто длиной. Разглядывая находку, медленно, зигзагами двинулся дальше, внимательно рассматривая поверхность земли в надежде увидеть следы. «А стрела свежая, дерево светлое, не потемнело, наконечник блестит, салом натертый, даже смазка на нем еще чувствуется, о ветки оперенье побило, да на излете в листья зарылась — вот и не нашли ее, а может, времени искать не было. Стрела боевая, бронебойная, такой стрелой по зверю не стреляют. Летела она вчера, скорее всего, Богдану в спину, да в ветках заблудилась. Недаром малец так напугался. А вот и следы. А примерим-ка мы к ним, Богдан, твою, а теперь нашу с тобой обувку — небось вчера в той же был. Отпечатки совпали, ты вчера тут бежал, вон расстояние между следами больше метра, на спокойный шаг не похоже».