— Прощай, Лем, иди на здоровье, только чтоб нигде не говорил, что это из-за куска хлеба, Лем, потому что ты мне был как родной, так и знай! Я тебя, как голубя, лелеяла, знай!
— Ну, — сказал я сочувственно, — ну ладно, тетя, — я хотел еще что-нибудь сказать, но она заплакала еще громче, и я был вынужден, вынужден окончательно уйти. Будь я проклят, а так мне хотелось, чтобы этот миг продлился, мне хотелось еще посмотреть на дорогую моему сердцу навозную кучу. Больше всего меня растрогали кроткие курочки, ужас охватил меня, когда я подумал, Боже, расстаемся, свершилось. Я думал, нигде на свете нет кур, да еще таких милых и добродушных. Но дольше задержаться с моей стороны было бы совсем бесчувственным, я не хотел слишком разжалобить сердца ненаглядных родственников. Будь я проклят, я такой от природы, не желаю ни на минутку оставаться там, где мне не место. А еще эти слезы в теткиных глазах; мне больше нравится смех. Будь я проклят, когда-то я был таким насмешником, мне казалось, что мне нет равных, я затмеваю всех вокруг! А я чаще всего был один, всю жизнь никого рядом. Иногда я вспоминаю о том, как сладко, как безумно я смеялся сам с собой, как какой-нибудь деревенский дурачок, будь я проклят, на меня нападал какой-то дикий смех, я никак не мог остановиться. Я помню, что и он так смеялся, мой друг Кейтен, вот увидите, смеялся как безумный. Некоторые в доме, особенно умники из начальства, говорили, что он чокнутый и сам не знает, почему смеется. Будь я проклят, он знал, почему смеялся. Всех обвел вокруг пальца, эти говнюки уже в печенках у нас сидели, вот смеху-то было. И с поленом только он мог придумать, будь я проклят. Охо-хо, как все топчутся, даже и папочка товарищ Аритон Яковлески. О чем я рассказывал, о расставании, ладно, те слезы меня убили, я знал, что они лживые, знал, что нечистые, будь я проклят, чего плакала, она дядю живьем бы сожрала за те слова, когда он сказал, что меня заберет. Клянусь, я видел, как она злобно смотрела на него в тот момент, могла и вилами его заколоть. Будь я проклят, все те семь дней, что я скрывался в амбаре, она куда только не отправляла бедного дядю, чтобы нашел меня. Где только ни искали, клянусь, все перевернули. Боже мой! А теперь прощайте, может, когда и вернусь, чтобы спасти дядю — иди, иди, Лем, иди, милый, будто говорил его печальный, несчастный взгляд. На самом деле я все не мог уйти от заворожившей меня теплой навозной кучи. Будь я проклят, она никак не выходила у меня из головы, все казалось, что там кроется что-то громадное, неожиданное, какая-то сладкая тайна. Надо когда-нибудь вернуться, — подумал я и поклялся себе так и сделать.