— Наконец-то он ноги протянул!
— Богом клянусь, давно пора. Жизни от него не было!
— Да, да! Наконец-то избавились, земля ему пухом.
— Царство ему небесное, но только он сам виноват! Заслужил такой конец, большой он был мерзавец, строптивый, упрямый, всегда такой важный, гордый, заносчивый. Было в нем что-то дьявольское, страшное. Настоящее чудовище! Дурная кровь, нечистая.
— А вдруг он оживет, — немного опомнившись, высказал кто-то дурацкую мысль, — и тогда, как по команде, голоса смолкли.
Ждали детдомовского врача, дядю Силе Николоского. Он прекратит неизвестность. Скоро пришел и дядя Силе Николоски. Его подняли с кровати, он пришел в чем был, заспанный, в тапочках на босу ногу. Он только задремал, у него болела голова, за день до этого он сделал сложную операцию в больнице и все еще переживал из-за нее. Ему пришлось кому-то удалить дыхательное горло (молодой парень, ей-богу, молоко не обсохло), не было другого выхода, груша ему в горло попала. Как мы лечим, — говорил он, — через пятьдесят лет, когда увидят, скажут, живодеры, мясники. Будь я проклят, мясники. Его сильно впечатлил этот случай. Прямо потряс, он все только охал. После такого волнения его переполняли всякие чувства, и он мысленно переносился на войну. Он вспоминал похожие случаи времен борьбы с врагом, и остановить его было невозможно, пациент пусть хоть умрет, но он расскажет во всех подробностях о страшных невзгодах войны.
— Ох, милые дети, радуйтесь, что закончилась эта проклятая война! Как тогда бились, птенчики вы мои! Бойня, настоящая бойня! Сначала было Сливово, партизанский госпиталь, потом Славей, потом Эгейская Македония, потом Богомила. Ох, дети, дети! Говорю вам, настоящая бойня… Раненых везли на ослах, мы заблудились, оказались на какой-то горе, прокляты ослы соскальзывали с горы, дело было зимой, лед, люди кое-как спустились в ложбину. Эх, эх! Терпите, товарищи, говорит им товарищ Марко, ваши имена золотыми буквами будут вписаны в историю, да здравствует свобода, да здравствует Революция! Не было другого выхода, только операция тут же на месте, бери топорик, Сильян Николоски, приказывает мне товарищ Марко, давай, что на меня смотришь! Давай, спасай людей!
(Может это были наши отцы. Будь я проклят, наши отцы.)
В эту минуту дядя Силе Николоски, заметив наши взгляды, опомнился. Он покачал головой и, как будто ничего не случилось, с улыбкой произнес:
— Сказки, сказки, милые мои! Не слушайте вы дурака, — сказал он с обидой на себя и только тогда занялся делом. Сонный, рассеянный, потрясенный, он пробормотал: — А этот паренек что проглотил?