Покой не приходил. Боль сидела где-то внутри и грызла стальными зубами.
Ушла… почему она ушла?
Фэйри высидел положенные для медитации тридцать минут и встал. Оглядел пустую комнату с десятком тюфяков на полу. Места немного, но должно хватить. Хорошо, что нет других постояльцев — никто, кроме него, не польстился на стылый флигель. Рэндольф не любил привлекать к себе внимание. Почти так же сильно, как пропускать тренировки.
Он вышел на середину комнаты. Руки сомкнулись на рукоятях мечей. Атака, вольт, защита, контратака…
Киравии меен дхаяйн — медитация в бою.
И все было почти так же, как всегда. Он был ветром, скользящим среди заснеженных вершин и небом, отразившимся в зеркалах горных озер. Вихрем, несущим ледяное крошево вдоль пиков, и камнем, встающим на пути вихря.
Но снова, ровно как вчера или три дня назад, в совершенное молчание вклинивалось нечто. Звучало чуть слышно тоскливым диссонансом, фальшивой нотой, разрушая холодную чистоту безлюдья.
Когда он остановился и вложил клинки в ножны, в комнате заметно посветлело. От разгоряченного тренировкой тела шел пар, разогретые мышцы медленно расслаблялись. К привычному и приятному ощущению своего тела как безупречно работающего механизма, примешивалось недовольство.
Не бывает плохой медитации. Мастер-воин не надсмотрщик самому себе и не раб, который мечтает увильнуть от лишней работы. Он не заставляет и не осуждает себя, просто следует путем совершенства — сам себе ученик и наставник.
И все же недовольство не уходило.
Элисон… почему она сбежала?
Он найдет ее. И тогда эта пустота, эта звериная, рвущая душу тоска, от которой хочется завыть, как воют волки долгими зимними вечерами, исчезнет.
Навсегда.
Пожалуй, Рэндольфа можно было назвать эмоциональным калекой. Доступные ему остатки кастрированных чувств были незатейливы, и самым ярким из них являлась радость от следования своим путем.
Этот путь вел куда-то за грань, через страдание к смерти, но разве не смертью оканчивается любой из земных путей?
С момента встречи на окраине Рондомиона каждая секунда, каждый вдох и каждый шаг наполнялись смыслом, а значит, счастьем. И не было важно то, как сильно повзрослела Элисон, как переменилась, потеряла уверенность вместе с талантами и памятью. Она оставалась его королевой, и Рэндольф готовился сложить все, чем обладал, включая жизнь, на ее алтарь.
Но все пошло не так.
Элисон не желала только брать. Принимая служение, она раз за разом старалась дать что-то в ответ.
Поначалу Рэндольф, привыкший считать себя вещью, пытался объяснить Элисон ее ошибку. Пытался — и не смог. В ее глазах он был личностью. Хуже того, рядом с ней он и правда начал ощущать себя личностью с правом на собственные желания.