О чем думал Септимус, когда решил оставить в Галлии три легиона, я догадываюсь. Он ждал, что я приду. Десять тысяч солдат заперлись в Фельсине (этрусское название, галлы называли город — Бонония). Как по мне — самоубийственно. Разграбленный край и наступающая зима не дадут никаких шансов выдержать осаду. Я смотрю на город, Мариус Мастама кутаясь в плащ, по всей вероятности до сих пор обдумывает мое предложение.
— Солдаты не смогут сидеть в запертом городе всю зиму. Не уж то Септимус решил атаковать меня тут, подойдя к Фельсине с основными силами? Что скажешь, Мариус?
— Если он сможет победить, то вся Галлия тогда ему покориться.
— А победить он, пожалуй, сможет, — отмечаю я, прикидывая, что мне не выиграть эту войну, сражаясь на два фронта со столь превосходящим числом противником. — Пришло время Мариус и тебе принять решение. Септимус не оставил мне выбора. Либо я заберу Фельсину и легионы, что сейчас находятся там, либо иду на Арреций, что бы разбить основные силы Септимуса или выманить из Фельсины галльские легионы, что бы в начале уничтожить их. — Выслушав меня, Мариус тяжело вздыхает, надевает шлем с красной гривой, свидетельствующий о его легатстве, забрасывает за спину плащ и расправляет плечи. Погоняя коня ликтой (символ власти легата), скачет к воротам Фельсины. Ни слова в ответ.
После того, как Мариус беспрепятственно въехал в город, я отвел дружину за лесистую балку, и приказал стать лагерем. На всякий случай, удвоив дозоры, томлюсь ожиданием.
Солнце село, сумерки опустились на землю, в тумане яркими пятнами света, запылали костры, а Мариус так и не появился и не прислал вестника. Подумываю о том, что бы вернуться в Мельпум и начать основательную подготовку к войне с Этрурией. Помню, что в моем мире римляне, изгнав сенонов, быстро покорили Галлию. Кто знает, к кому благоволят Боги? Вспомнив о богах, на всякий случай благодарю их за все, что имею сейчас. Делаю это, наверное, от страха за свою шкурку, но в какой-то момент сердце наполняется особым чувством. Приходит уверенность — Все будет хорошо! — засыпаю почти сразу.
Утро выдалось холодным и пасмурным. Проснулся окоченевшим. Выбрался из палатки и бегом к костру. С удовольствием завтракаю солдатской кашей. Пришел Вудель. Смотрит на меня, будто чудо какое-то увидел. Приглашаю его к огоньку. Садиться, не скрывая брезгливости. «Опа! Наигрался в феодализм и аристократов!», — от этой мысли становится грустно. Когда стал бренном, сколько сил потратил на внедрение не только принципов чести, верности бренну, как я это себе представлял, но и определенной куртуазности, обладая которой, мои рыцари должны были выделяться среди прочих кельтов.