И зачем я ввязался в спор? Когда Афродита заявила, что за каждого ребенка или скотский приплод люди славят ее сильнее, чем когда того не имеют, громовержец задумался. Мне это очень не понравилось: сейчас он задумался, а завтра люди получат все и сразу. Но вы же — неблагодарные! В тот час забудете о нас. А мне, кормящемуся силой от войн, куда потом? Ведь от войны людям и радость и страдания. А значит, покуда люди воюют, то просить у богов будут всегда, славить в радости и молить в страдании.
Неблагодарный. За ту толику силы, что я получил от твоей жажды сражения, исполнилвсе, о чем ты мечтал. И что? Сейчас надо мной смеется весь Олимп: Они при встрече теперь, кто быстрее стараются успеть сказать — Боги тут не причем. И смеются, будто это действительно очень смешно.
Ни о чем больше не проси. Славить не забывай!».
«Кто это там бубнит всякое про Богов? Черт, как же болит голова. Где я? Трясет как. Едем что ли куда? Э-э-э! Да я связан! Опять?», — продираю заплывшие глаза, чихаю от пыли. Обнаруживаю себя в крытом возке, связанным по рукам и ногам, да еще с грязной тряпкой во рту.
Пробую согнуть ноги в коленях и что есть силы, луплю в дощатый борт. Телега остановилась. Слышу голос:
— Центурион очухался.
— Я думал, что уже не оклемается. Здорово его приложил Мариус, — ответил второй.
— Пойдем, посмотрим. — Похитители закинули на крышу возка дерюгу, прикрывающую вход и я попытаюсь, опираясь спиной о борт приподняться, что бы разглядеть их. Вместо лиц вижу два темных пятна. Мычу, желая сказать им, что я с ними сделаю. Во рту сухо. Тряпка как наждак дерет небо.
— Центурион что-то хочет нам сказать, — знакомый голос. Чувствую, рот свободный. Вынули, значит, кляп. Сказать ничего не могу. Сухо. Кроме «Э-э-э», ничего не выходит. Концентрируюсь. Выдавливаю из себя сиплое — «Пить».
После рывка за ноги, ударяюсь головой о пол возка. Похитителям все равно. Волокут. Чувствую струйку теплой воды еле-еле разбавленной вином. Пытаюсь поймать ее губами. Глотать не могу, подавился.
Меня садят, удерживают в вертикальном положении за веревку на груди. Открываю глаза. Первая мысль от увиденного: «Ну и рожа у тебя Сережа», — заросший и небритый бомжара, тычет мне в рот кожаное горлышко фляги. Цепляюсь за него зубами, пытаюсь пить, морщась от гнилого запаха, струящегося удушливой волной от похитителя.
«Мыши плакали, кололись, но кактус грызли», — с такой мыслью, кое-как допил противное пойло.
— Кто вы? — Спрашиваю. В ответ прилетело забвение.
Очнулся. Тело кроме холода уже ничего не чувствует. «Изверги. Хоть бы веревки ослабили, так и помереть не долго», — Пытаюсь пошевелиться — не могу. Кричу: «Помогите!». Услышали. Слава Богам!