– Ага, – опять удовлетворенно протянул отец, – значит, не пропадете? И свадьбы не надо, и курорта не надо? И вообще ничего не надо – у вас же все есть, я так понимаю?
Она подняла на него глаза.
– Возможно, у нас многого нет. Ты прав. Но у нас есть главное, понимаешь? А все остальное – приложится. Наживется. Да и не надо нам многого. Теперь все понятно?
– Понятно, – спокойно ответил отец. – Мне-то понятно. А вот тебе!
Она махнула рукой.
– Моя жизнь, и я сама буду ей распоряжаться!
Встала, чтоб выйти из кухни. У двери обернулась.
– Да, кстати, мам. Подумай про завтрашний ужин.
Мать посмотрела на отца. Тот усмехнулся.
– Ну, раз ты такая у нас… самостоятельная, тогда ты и думай. Правильно, мать?
И та покорно кивнула.
«Чужие люди», – подумала Влада.
Совсем чужие! Не беда, не горе – просто очередная порция боли. Переживем.
Перед самой смертью мать попросила у нее прощения.
– За что? – спросила дочь.
– А за все, – ответила мать, – за все, Владка, за все. И за тот ужин, в частности.
Впервые она задала матери вопрос, который мучил ее всю жизнь:
– Мам, а почему ты терпела?
Она ждала, что мать скажет: любила!
И это бы все оправдало. Ну, или хотя бы – частично. Но мать ответила по-другому: боялась, что он уйдет. Уйдет и оставит меня с детьми. И как я вас вытяну? Обоих? Без специальности? Чтоб вы голодали и нуждались – да никогда. Лучше уж я буду терпеть!
Она посмотрела на мать с такой жалостью, что та заплакала. Вернее, заплакали обе.
Потом, после ее смерти, она, конечно же, ее простила. Вспоминала ее жизнь и только жалела – злости совсем не осталось, ни капли. Голодное детство, война. Парусиновые туфли на бумажной подошве, подмалеванные зубным порошком. При дожде подошва размокала и отваливалась, а ноги окрашивались белым… Она боялась! Боялась всего – голода, одиночества, отца. А страх – это самая сильная мотивация. Вот и ответ.
Утром в субботу Влада торчала на кухне. Меню ее было простым – жареная курица с картошкой и свежий салат. Вряд ли вообще у кого-то из приглашенных прорежется аппетит при виде ее папашки с перекошенной физией и пришибленной мамаши с головой, втянутой, как водится, в плечи.
Ровно в семь раздался звонок. На пороге стоял Саша и его слегка перепуганная и взволнованная матушка. У любимого в руках были торт и цветы.
Отец сидел в кресле и почитывал газету. К ужину он так и не переоделся – треники и старая байковая рубаха. Мать сидела на стуле и испуганно, исподтишка, поглядывала на «хозяина».
Хозяин не поднимал головы.
Гости вошли в гостиную и замерли на пороге.