— А как ты оправдался перед начальством? Вряд ли оно одобряет столь гуманное отношение к родственникам убиенных, если от него страдает следствие.
— Я веду сразу несколько дел. Начальство полагает, что я собираюсь к пятнице расквитаться с остальными долгами, чтобы с чистой совестью сосредоточиться на деле Подкопаева.
Селезнев подчеркнуто смотрел мне в глаза и ни разу, пока говорил, не отвел взгляда. В его словах мне слышались вызов и обида: все-таки его задело мое недоверие и этот допрос. Оно и понятно. Человек в лепешку расшибается, чтобы сдержать слово, помочь людям, которым, между прочим, ничем не обязан, и вот благодарность…
— Не обижайся, Дон, — попросила я виновато. — Я никогда не подвергла бы тебя этому допросу, если бы дело касалось только меня. Когда я вчера тебя увидела — ты еще и слова не сказал, — первая моя мысль была о том, что я без разговоров пошла бы с тобой в разведку. Чтоб мне провалиться, если вру.
Селезнев улыбнулся.
— Меня та же мысль посетила в субботу — еще до того, как мы встретились.
Я потянулась к чайнику, и тут мой взгляд случайно упал на часы.
— Боже! Немедленно смываемся! Сейчас сюда заявится вся гоп-компания.
— Ты не рассказала им о нашем договоре? — спросил он, когда мы выскочили на лестницу и, перескакивая ступеньки, побежали вниз.
— Нет, ты же просил, — пропыхтела я. — Но они о многом догадываются. А если Леша перескажет наш с ним телефонный разговор, понять, что к чему, будет совсем несложно. Когда он сообщил мне о неизвестном посетителе, я испугалась и предложила поискать микрофоны. Ох, и еще эта глупость, будто я все объясню в предсмертной записке! Боже, пощади идиотку! Если они узнают правду о заговоре у них за спиной, мне не жить. Сейчас-то они с моей подачи думают, будто я выудила из тебя служебную информацию древним женским способом.
Селезнев расхохотался:
— Ты сказала, что обольстила меня?
— Ну, не совсем. Скорее, позволила так думать. Нужно же было как-то объяснить свою осведомленность. Эти гады ни за что не оставили бы меня в покое, если бы я не подбросила им эту идею. Ведь я впервые в жизни скрываю от них нечто важное. Добро бы еще тайна была моей личной…
— Не оправдывайся, я не против, — сказал Селезнев, хихикнув.
Мы вышли из подъезда и направились к его машине.
— О боже, ну при чем здесь ты? Я боюсь, они догадаются, как обстоит дело в действительности. Мне, например, вряд ли понравилось бы, если бы они за меня приняли какое-то важное решение, да еще скрывали бы это.
— Ты всегда можешь оправдаться тем, что я загнал тебя в угол. Ведь я знал все о вечеринке и о фарсе в больнице. Следовательно, мог посредством шантажа склонить тебя к чему угодно. — Он распахнул передо мной дверцу серого «жигуленка». — Куда едем?