И надо сказать, они со Штумпенхаузеном не напрасно ели ордынскую конину и баранину. Пэта, или, иначе, Урдюй, знал-таки европейские дела, ибо родом был англичанин из Лондона и не из последних рыцарей среди тамплиеров!
— Ты благоволил мне приказать говорить, — начал свою речь Штумпенхаузен. — Не скажут ли другие покорённые государи: «Этому Александру прощается всё... почему бы и нам не пойти его стопами?» И не забудь, хан: в древности ещё одного воителя звали Искандер!
Заметив, что при этих словах лицо хана передёрнулось, Альфред испугался.
— Ты благоволил мне приказать говорить, — повторил он.
Однако Берке и не думал гневаться.
— Александр осторожен и осмотрителен: он умеет ступать, не оставляя следов!.. Он чтит наши обычаи, как никто! — сказал хан.
— Да, он глубоко разведал Орду, как никто! — послышался медлительный и как бы свистяще-шипящий голос великана.
Эту смелость — перебить речь самого Берке — не позволил бы никто другой в Орде, кроме этого англичанина в монгольской одежде.
Все ждали, что сейчас гнев Берке обрушится на него. Но сэр Джон-Урдюй-Пэта оставался невозмутимо спокоен.
Берке часто-часто заморгал слезящимися веками, на лице его изобразилось любопытство. Разрешение говорить произнесла за него ханша.
— Говори, Урдюй! — благосклонно сказала она. — Ты хорошо знаешь этих русских и Александра. Что же ты посоветуешь нам? Чем должны мы почтить приезд этого князя?
— Колодка для столь могучей шеи — самое лучшее ожерелье! — ответил Урдюй. — Александр силён, как Самсон, о котором повествует наша священная книга — Библия. И если дать ему хорошую пару жерновов, то он намелет в день ячменной муки столько, что хватит для дневной потребы всего твоего двора!.. Он будет молоть спокойнее, если над ним сделать то же самое, что филистимляне сделали над Самсоном.
— А что они сделали над ним? — спросила ханша.
— Они ослепили его! — ответил сэр Джон-Урдюй.
Англичанин добавил:
— Братья-рыцари уведомили меня только что: Александр подымал на тебя грузин.
Лицо Берке пошло синими пятнами. Сэр Джон-Урдюй увидал, что отравленная стрела его попала в цель.
Берке сидел некоторое время молча. Затем, вздохнув, произнёс, как бы обращаясь не к одному Джону-Урдюю, но и ко всем присутствующим:
— Было бы далеко от пути царственного гостеприимства, если бы государя чужой страны, прибывшего к нам с изъявлениями данничества и послушания, мы ослепили бы или предали бы иной какой казни!.. Это дурно отразилось бы на готовности прочих царей и владетелей безбоязненно приезжать к нам... Когда бы Искандер-князь оскорбил какое-либо из священных установлений наших, и я поступил бы с ним, как поступают с тем, кто осмеливается попирать ногою порог шатра, — в этом случае я не был бы осуждён от людей благочестивых и мудрых!