— А князь-то у её, Андрей-то, слышь ты, по-за ворогами охочь! Верь! Пьяница. Шальной. Хотя и князь.
Соседка вздыхала:
— Ну, тогда не видать ей счастья! Как, видно, в песне поётся: соболиное одеяльце в ногах, да потонула подушка во слезах! Это уж горькое замужество, когда мужик от тебя на́ сторону смотрит!
— И не говори! Одна, видно, жена будет у него водимая да десять меньшиц!
— Ну и у нас есть которые по́ две жены водят. А он тем более князь!
Среди мужчин слыхать было и другие речи.
— Гляди, как бы за нами не прибежали — на свадьбу княжескую позвать!.. — сказал с издёвкой один из ремесленников.
— Позовут, — ответил другой, — только кого — пиво пить, а нас — печи бить!..
Один старик стоял-стоял перед воротами, опершись на костыль, но потом, видно, разожгло ему сердце — смотреть на всё это княжое да боярское богатство, — он плюнул себе под ноги и хотел уйти.
Другой старик окликнул его:
— Кум, ты куда?
Тот обернулся, глянул и, долго покачивая седой, лысой головой, налаживаясь говорить, вымолвил наконец такое:
— Нет, видно, правда на небо взлетела, а кривда по земле ходит!
И ткнул костылём почти в самое окно проезжавшей мимо раззолоченной кареты так, что боярин, выставивший оттуда красное, толстое лицо, откачнулся в тёмную глубь возка.
Другой старик, не то более осторожный, не то более благодушный, отвечал:
— А я вот на богатство не завидливый. Только сна с ним лишиться!.. Во гроб с собою и князья и бояре ничего не возьмут.
В это время без шапки, словно на пожар, пробился к ним некий ремесленник и, запыхавшись, крикнул во всю мочь:
— Ставят!
— Полно!
— Ей-богу, ставят!
И все вместе, гурьбой, кинулись — проулками, огородами — к ближайшей соборной площади.
И впрямь ставили. Целый обоз телег, нагруженных бочонками и пока ещё замкнутыми деревянными жбанами, тянулся вдоль улицы. Возле него шла сбоку охрана, в малиновых кафтанах и плоских суконных шапках, с длинными топорами на плечах.
Слегка осторонь от них шёл Андрей-дворский. Против каждого десятого дома, по его знаку, возы останавливались, и на травку, возле ворот, сгружался бочонок. на десяток таких бочонков ставился один сторож — чтобы православные не разбили их до поры до времени.
В бочонках тех, в жбанах и в лагуна́х поплёскивали и меды́, и пива́, и самогонное хлебное вино. То делалось и во исполнение слова, произнесённого Невским:
— Народ наш гуляния любит!
Добрая свадьба — неделю! А загул положили в первый же вечер, как прибыли от венца. Гулял весь Владимир.
А хмель-батюшка — богатырь, — он ведь не разбирает, князь ли, боярин ли, ремесленник ли, или же смерд-землепашец: валит с ног — кого наземь, на травку, а кого — на ковры да на расписной, кладеный пол, — только и разницы!