Князь прислушался. Звук исходил из-за угла избы, справа, то есть со двора. Двор старика был как добрая крепостца: крытый со всех сторон, образованный стенами амбаров и завозен, и только по самой середине его четырёхугольный просвет в небо.
Александр Ярославич поднялся на ноги, оставя шубу на завалинке, и осторожно прошёл из огорода во двор. Когда он присмотрелся со свету к полумраку крытого двора, он увидел вот что.
Как раз по светлому четырёхугольнику середины ходили чинно и неторопливо — по кругу, один чуть позади другого, — двое хозяев: сам Мирон Фёдорович, матерой старичище, и старший сын его Тимофей — покрупнее отца, русобородый богатырь, который уже года три-четыре как был женат и уже имел двоих ребятишек, хотя и жил всё ещё при отце.
Мирон Фёдорович, придерживая Тимофея за рукав белой длинной рубахи, легонько подталкивая его перед собою, не торопясь хлестал его по спине верёвочными вожжами.
А сын Тимофей гудящим басом, так же мерно, как мерно хлестал его отец, приговаривал всё одно и то же:
— Тятя, прости!.. Тятя, прости!..
Отхлестав Тимофея, сколько он счёл нужным, суровый родитель перехлестнул вожжи и повесил их на деревянный гвоздь в столбе навеса.
— Нехорошо, Тима, неладно, — увещательно произнёс он в завершенье, — ты ведь у меня большак!..
Сын Тимофей произнёс ещё раз: «Тятя, прости!» — и положил перед отцом земной поклон.
Стоявший всё время незаметно в тени, Александр Ярославич осторожно раскрыл калитку и, слегка покачивая головою, вышел снова на огород.
Спустя немного времени старик Мирон тоже вошёл с железною лопатой на огород и, в пояс поклонясь князю, проговорил:
— Дозволь, Олександра Ярославич, потрудиться малость по-стариковски: земельку пошевырять.
— В час добрый, в час добрый, — благосклонно отвечал Александр.
Старик принялся за работу — вскапывать грядки.
День становился всё теплее и теплее. Солнце сияло щедро, и если бы не жёлтые космы в тёмной зелени бора да если бы не эта щедрость и яркость лучей, словно бы воздух был промыт чисто-начисто, то можно было бы подумать, что вернулось лето.
От серых брёвен избы, нагретых солнцем, затылку Александра было тепло, словно прислонился к лежанке. Князь спустил с плеч шубу и сидел, наблюдая, как работает Мирон.
— А под чего же это ты, Мирон Фёдорович, земельку готовишь? — спросил Александр.
Старик поднял седую благообразную голову с не очень длинными, под горшок стриженными волосами, схваченными вкруг головы узким ремешком, и, взглянув на князя, неторопливо всадил лопату в грядку. Обведя загорелой и жилистой рукой свою большую, впродымь, бороду, он без торопливости отвечал: