И в институте, как в школе, Юра знал, что у него надежный тыл: мама. Это она наняла студента, который делал за Юру чертежи, и вузовского педагога, который переводил за Юру немецкие тексты. Павел оказался свидетелем такой сцены:
- Где мой немецкий, мама?
- Ох, Юрик, съездил бы ты за ним сам, у меня совсем нет времени.
- Цирк! - он покосился на ее голову. - Два часа в парикмахерской провела.
- Юрик!.. Ты хочешь, чтобы твоя мама ходила замарашкой?
- Нет, что ты. Я только хочу, чтобы моя мама выполняла свои святые обязанности.
Юра снял телефонную трубку, позвонил в институт, где преподавал «его немец». Мать выхватила у него трубку.
- Ты с ума сошел!
- А что - ему занести трудно?
- Он вообще откажется иметь с нами дело!..
- Плати больше и всего делов…
Юра презирал студента, чертившего за него, и этого «немца», и своих однокурсников, как презирал прежде школьных соучеников: серость, деревня, ишаки, дегенераты, говорил он о них дома, отводил душу. Диплом, все-таки, получить было нужно, без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек, говорил Павел Загаевский. Да, бумажка нужна, хотя будущее инженера не устраивало Юру. Вставай по будильнику, ишачь весь день. «У нас всех стригут под нулевку,- говорил он матери.-А я хочу быть десятизначной цифрой, не меньше. За границей, если у тебя котелок варит, можно, ничего не делая, миллионером стать! Надо только умненько людей подобрать, расставить да жать хорошенько. Они ишачат - тебе при-быль. Своя машина, шофер, рук пачкать не надо, слуга в доме, кухарка, прачка, горничная или как там у них называется, целый штат».
Однажды Юра высказался подобным образом в присутствии отца, и мягкий, всегда молчаливый Вишняков ударил его и закричал так, что Юра испугался. Две недели после этого отец пролежал в постели - гипертонический криз. И с этого времени переменился. Он стал очень внимательно, пристрастно приглядываться к старшему сыну, требовать от него отчета - где был, с кем. Поздновато спохватился…
Вишняков-старший женился по любви. Он не скоро понял, что ошибся, не тот человек его жена, каким казалась и была ему нужна. Когда понял, они ждали ребенка, и он ничего не мог изменить.
Его коробила жадность жены ко всем этим кофточкам, костюмам, коврам, вечное азартное «доставание» чего-то: то импортной кухни, то телевизора новейшей марки, то нового холодильника, хотя и старый работал исправно. Ей постоянно не хватало денег, и он брал дополнительную работу и пытался оправдать жену перед собой: у нее впервые свой дом, она впервые в жизни - хозяйка, ей хочется уюта. В конце концов, это мелочи, а с мелочами можно мириться. И он мирился. Сначала был влюблен безоглядно и боялся ее огорчить, потом она ждала ребенка, ее нельзя было огорчать, потом кормила их первенца. Он привык к тому, что в доме все идет по заведенному ею порядку, и решил: жену не переделаешь, сына не бросишь. Охотно уезжал в командировки, командировки были передышкой, свежим воздухом, которого ему так недоставало дома. Всю свою любовь и нежность он изливал на Генку, младшего своего, уезжая в отпуск, брал его с собой и не раз мечтал, что хорошо бы уйти из дома совсем и Генку забрать. Мечтал, мечтал… На решительные действия Вишняков-старший был уже не способен, сам понимал это и утешал себя тем, что надо еще потерпеть несколько лет, сын закончит институт, уедет по назначению, и дома можно будет вздохнуть свободно.