Вадим близко вглядывался в глаза Светланы и видел не те, любимые когда-то глаза женщины, а глаза единомышленника, которого мучит тот же вопрос: почему?..
- Жизнь сытна - растут быстрее? - думал вслух Вадим. - К пятнадцати годам в этаких дядей вымахивают. Материально им все дано, забот никаких. Сладкая жизнь, без кавычек… Ты можешь представить, Светлана, чтобы мы в детстве пирожок вместо мяча по улице футболили? Пирожок - ногами?..
…Вадиму исполнилось пять, Инге - восемь в эвакуации, в Челябинске. Мать болела после родов, грудная Оля кричала день и ночь, накричала себе грыжу. Морозы стояли лютые, а было у них с Ингой одно пальто на двоих. Он, Вадим, надевал старый жакет матери (рукава свисали до земли, но он их не подворачивал - так теплее). Поверх жакета - платок, повязанный, как на девочке, крест-накрест. Вставали затемно, бежали в столовую, в которой обеды отпускали без карточек: одно первое, одно второе блюдо и сто граммов хлеба. Занимали очередь на улице, чтобы, простояв несколько часов на морозе, получить скудную еду: один обед делили на двоих, второй перекладывали в поллитровые баночки, бережно заворачивали в газету ломтик хлеба и медленно, всегда вялые, сонные, разморенные в тепле столовой, шли к выходу. Как-то ошиблись дверью и очутились в комнате заведующей. Здесь стояли и очень громко говорили разные люди, выкладывали на стол заведующей документы, одинаково просили: разрешите
получить два вторых. Заведующая отказывала. Заметив детей, спросила, что им нужно. «Ничего», - ответила Инга, повернулась, чтобы выйти из комнаты, и вскрикнула: баночка с супом выскользнула из рук. На полу осталась жидкая лужица. Инга заплакала, а он, Вадим, стал выбирать из лужицы редкие крупинки. С этого дня им давали по обеду каждому и еще один - с собой, для матери.
Потом стало легче. Мать выздоровела, пошла на работу. В доме запахло вареным. Инга помешивала в закопченном котелке на печке немудреное варево - чаще всего «затируху», Вадим нянчил Олю. Поил ее из бутылочки, ловко менял пеленки, баюкал сестренку и, чтобы она уснула, кричал во все горло: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна, идет война народная, священная война»… Это была Олина колыбельная. Спустя год мать разыскала своих родителей и переехала к ним с детьми в Новосибирск.
Дед работал на заводе, они, дети, его почти не видели. Бабка заведовала столовой. И здесь была бесконечная вереница измученных, голодных людей - продрогшая очередь эвакуированных, и очередь эта давала бабке силы просить, уговаривать, ругаться на базе.