«Ранние птички зобик набивают, а поздние только глазки открывают…»
Инга была поздней птичкой.
Летом Инга с мамой уезжали к бабушке в деревню, на берег большого озера, в котором водились угри. Инга называла их ужами, а себя — Королевой ужей. Это мама рассказывала ей сказку про Королеву ужей. А маме когда-то рассказывала бабушка. Вообще жизнь в деревне во многом походила на сказку. В поле росла горящая трава — неопалимая купина, а под окном стояла берёза, которая ночью так сильно пахла молодой смолкой, что Инга находила её в темноте, по запаху.
Рядом с бабушкиным домом жил старый-старый плотник. Он учил Ингу пилить.
«Тяни пилу до конца, — приговаривал он, — чтоб все зубья сыты были».
Пила казалась Инге худой и голодной. И сколько ни пилила — никак не могла насытиться.
Ещё сосед-плотник любил приговаривать:
«Помирать буду — всем прощу. Только еловому сучку не прощу!»
«За что он так рассердился на еловый сучок?» — думала Инга.
В середине лета она с мамой ходила в поле слушать, как поёт рожь. Они ждали, когда поднимется ветер и каждый стебелёк превратится в струну. Струны-стебельки звенели тихо-тпхо…
Это было давно, но почему-то сегодня, шагая по тёмным осенним улицам, Инга вдруг вспомнила о той поре, когда она была Королевой ужей. Возвращаясь со съёмки усталая, она одновременно испытывала необъяснимое облегчение, почти радость. Она не помнила мрачного павильона, в котором собралось много людей. Перед её глазами стоял светлый островок — комната с жёлтыми обоями и фотографиями в рамках. На этом островке они были вдвоём: она и Гедра.
Как это получилось, что чужую женщину она назвала самым дорогим словом «мамите»? Как это слово слетело с её губ? Почему она не удержала его? Только бы отец не догадался о существовании Гедры! Когда Инга думала об этом, кровь приливала к лицу: девочка стыдилась робкого, необъяснимого чувства, которое проклюнулось в ней, как первая весенняя травка.
Надо поспеть домой раньше отца! Чтобы не смотреть ему в глаза. Чтобы не отвечать на его вопросы: «Где была? Что делала?»
Отца дома не оказалось, и Инга облегчённо вздохнула. Она скинула промокшие ботинки и надела мамины тапочки — нога у неё подросла, стала почти как мамина. Потом она открыла шкаф и увидела белый халат, который висел среди других маминых вещей. Инга вынула халат и осторожно надела его на себя. Халат доставал почти до пола, а из рукавов торчали только кончики пальцев. Инга посмотрелась в зеркало. И покраснела. Потом быстро сняла халат и пошла в ванную. Она развела в тазу мыльный порошок и опустила халат. Она стирала его очень бережно: не тёрла, а осторожно гладила ладошкой, словно боялась причинить ему боль.